КоммерсантЪ / Вторник 12 апреля 1994

Владимир Ашкенази известен как замечательный пианист, но в последние десятилетия он выступает больше как дирижер, руководит сразу несколькими оркестрами, много записывается. Блеск, яркость, захватывающая эмоциональная энергия выделяют его среди многих. Он почти всегда дирижирует наизусть, предпочитая общаться не с партитурой, а с оркестром. Непрерывно движется в ритме музыки, иногда кажется, что он прямо-таки танцует. Вспоминая аналоги, хочется провести параллель между ним и Лорином Маазелем.

Сходство чисто внешнее, но оно помогает понять и различия. Ашкенази почти так же увлекает. Он и сам безраздельно увлечен быстротечным мгновением, чтобы через секунду о нем уже забыть и точно так же восхищаться следующим, столь же прекрасным. Он поэтому не заглядывает вдаль, чтобы охватить все произведение от начала до конца. Ему не присуще структурное, архитектоническое мышление: вот отчего так хороши у него пьесы Рихарда Штрауса -- они соответствуют его манере, ибо так же сиюминутны в калейдоскопе настроений и красок. Дирижеру прекрасно удаются мгновенные повороты от света к мраку, от ужаса к веселью, образующие канву повествования в симфонической поэме "Жизнь героя". Ему нет дела, что автобиография художника, как ее воплотил Штраус, местами напыщенна и смешна, как всякое самолюбование. Льется нескончаемый поток роскошных оркестровых красот, что в данном случае не только необходимо, но и более чем достаточно.

Точно так же ему близки романтические пьесы, построенные на длительных нарастаниях или выдержанные в танцевальных ритмах. Скажем, "Симфонические танцы" Сергея Рахманинова прозвучали необыкновенно эффектно, в американском стиле. Традиционное представление о "дикой тоске по родине", как говаривал покойный Константин Иванов, уступило место дьявольщине, каким-то "пляскам смерти". Хотя все же больше свободы, ощущения сжатой пружины, устремленности в плавном течении, того, что принято называть rubato, не помешало бы: достаточно вспомнить, к примеру, записи самого Рахманинова-дирижера. Очень даже мило была сыграна и сюита Яна Сибелиуса "Карелия" -- почти садовая музыка, но какое pianissimo! Отлично солировал в кларнетовом концерте Моцарта сын дирижера Дмитрий Ашкенази.

Но вот Шестая симфония Дмитрия Шостаковича не показалась удачей. Более радостного финала мне не приводилось слышать, и это вряд ли можно считать похвалой. Три части этой загадочной симфонии образуют три ипостаси существования советского человека, если так можно сказать. Сумрачные, гамлетовские размышления (воистину "быть или не быть?"), затем внимательное рассмотрение ужаса бытия и, наконец, принудительно добровольное участие в общем празднике жизни. У Ашкенази симфония прозвучала опять же как-то слишком по-американски: отвлеченные философизмы сменились злым скерцо, но уж под занавес слушателя ожидало искреннее веселье, заставляющее забыть обо всем дурном. Если это Шостакович, то тогда правы Фейхтвангер, Жид и прочие братья писатели, не увидевшие в Советской России конца 30-х годов оснований для беспокойства.

Довольно странно выглядели и бисы. "Грустный вальс" Сибелиуса был исполнен как камерная танцевальная пьеса, неглубоко, а ведь это одно из высших, можно сказать, эпохальных достижений композитора. "Славянский танец" соль минор Антонина Дворжака, напротив того, оказался слишком громогласно эффектным, так что почти пропала основная мелодия. Впрочем, праздника это никак не испортило: молодые учатся не только играть вместе, репетировать и добиваться совершенства. Главное -- атмосфера подлинного музицирования -- было, и это то, чему Владимир Ашкенази их научить может.