КоммерсантЪ / Вторник 22 марта 1994

В этот вечер аплодисментам в МЗК был присущ, можно сказать, особенный класс. В них не было ни вежливой жидкости, ни буйного экстаза, ни даже заведомой готовности рукоплескать предмету симпатий. Аплодировали серьезно, тепло, благодарно и понимая чему. Аплодировали и музыке, и музыкантам.

Ансамбль современной музыки выступает в последнее время много и заслужил хорошую репутацию. Исполнительский уровень коллектива ощутимо вырос в последние полтора года, в течение которых дирижером является Алексей Виноградов. Ансамбль пропагандирует сочинения композиторов старой Ассоциации современной музыки (АСМ) 20-х годов, исполняет малоизвестную музыку первой половины нашего века, но главным образом посвящает себя сочинениям нынешних "асмовцев", а также их коллег от Турции до Голландии, собирая со всех стран обильный, добротный и, как правило, маловдохновенный оброк современного академизированного авангарда. Решение взяться за сочинения авангардиста-классика стало для АСМ делом чести и отваги, особенно если учесть, что практически при каждом из мэтров существует специальный, долгими годами обученный эталонный ансамбль, исполняющий иногда только музыку этого композитора. Произведения Яниса Ксенакиса и в этом ряду составляют исключение -- вряд ли в современной музыке найдется что-либо сравнимое по технической изощренности письма и сверхчеловеческой сложности исполнения. Нетрудно понять, сколь скептически были настроены знатоки.

Самое раннее из сочинений, исполненных в концерте -- знаменитая "Анактория" -- датировано 1969 годом. Даты других охватывают период от 1976 до 1989 года. Московскому слушателю представилась возможность услышать, что делал мастер в эпоху кризиса, критики и поругания авангарда, эпоху испытания для каждого художника, посвятившего себя поиску абсолютных ответов на фундаментальные вопросы искусства.

На первый взгляд, в музыке Ксенакиса ничего не изменилось. Она сохраняет ту же жесткость, терпкость, категоричную ясность рисунка; ей присуща выразительность стальной конструкции, и в то же время радость грубого осязания живых тканей, сложно устроенных текстур. Как никто другой из авангардистов, за исключением разве что Вареза, Ксенакис смог привнести в звуковую область ощущения плотности и тяжести, тепла и холода, трения и рикошета. Он изобрел большую часть ставших теперь типовыми приемов авангардной инструментальной игры. Рассчитывая на ЭВМ "стохастическую" структуру своих опусов, Ксенакис разбудил в музыке дыхание доисторической природы и сделал мир ненасытно прожорливым к звуку; его творчество явило собой альтернативу музыке пауз, тишины, среды и атмосферы.

В свой поставангардный период Ксенакис не позволил себе ни малейшей литературности или стилевой рефлексии, ни какого-либо прямого выхода в интертекстуальные сферы. Он ни на йоту не отступил от поиска объективных звуковых сущностей, безусловная жизненность которых не позволила и приблизиться гиене академизма. Но новое стало прорастать изнутри.

Сегодня Ксенакис воспринимается гораздо сильнее именно как греческий композитор, чем представитель мирового авангардного сообщества. Хотя и раньше в его музыке всегда была сильна ритуальная, почти коллективная организующая воля, теперь национальные корни на удивление явственно, хотя и очень опосредованно, стали узнаваемы и в ритмике, и в том, что можно назвать мелосом. Не поступаясь своим, то есть, в его представлении, научным методом и слогом, Ксенакис продирается к орфоэпическим основам музыки, и тогда в ней начинают брезжить и формулы древнего стихосложения, и своеобразная цветистость южного пейзажа. Самое время вспомнить не только о генах, но и воспитании композитора: Ксенакис стал заниматься музыкой поздно и сознательно, под влиянием интереса к Византии и греческому фольклору. А его учителем до отъезда в Париж был Аристотель Кундуров, ученик Ипполитова-Иванова и друг Глазунова, которые, в свою очередь, оба были учениками Римского-Корсакова.

Поэтому можно предположить, что российскому ансамблю музыка Ксенакиса оказалась близка в самой труднодостижимой глубине, и выбор композитора был обусловлен не одним лишь стремлением поиграть мускулами. Теплота исполнения московского Ансамбля современной музыки отличала его стиль от прекрасных западных интерпретаций -- к примеру, Пьера Булеза. При этом чувствовалось, что музыкантами владел не только находящий иногда на русских азарт, с которым берутся города или раскалываются компьютерные программы, но и переживание недежурной встречи с явлением безусловным и значительным.

Первый опыт закончился впечатляющей победой. Алексей Виноградов и его музыканты совершили нечто героическое, сверхъестественное, при том, что все, казалось, было против них. Так, накануне концерта домашний попугай флейтиста Дмитрия Денисова съел часть флейтовой партии Change (1989): птица, гений повторения, не смирилась с существованием текста, одолеть который было ей не по силам.