Большой театр, журнал / Пятница 01 июля 2016

Томас Хэмпсон – один из величайших артистов наших дней, обладатель премий "Грэмми" и "Эхо", награды Американской библиотеки Конгресса "Живая легенда", почетный доктор нескольких американских университетов, почётный член британской Королевской академии музыки, кавалер французского Ордена искусств и литературы и мальтийского Благородного ордена заслуг pro Merito Melitensi. За сорок лет своей карьеры он блистал в самом разнообразном репертуаре – от Моцарта и Россини до Малера и Хиндемита; прославился не только как оперный певец с недюжинными актёрскими возможностями, но и как вдумчивый и тщательный интерпретатор Lieder. Хэмпсон непредсказуем и незаменим: он меняет представление слушателей о том, как нужно петь Верди; открывает песни американских композиторов с неожиданной стороны; ведёт просветительские радиопередачи о музыке. С большой отдачей работая с молодыми певцами, Хэмпсон находит в своем насыщенном графике место для многочисленных мастер-классов и старается делать их доступными максимально широкой аудитории с помощью технологий дистанционного обучения. Неудивительно, что при таком таланте и заслугах он удостоился собственной оперы: одну из двух главных партий в “Южном полюсе” композитор Мирослав Срнка написал специально для Хэмпсона.

После премьеры "Южного полюса" с Томасом Хэмпсоном поговорила Ая Макарова.

АМ: В опере часто приходится исполнять роли вымышленных персонажей или исторических личностей, живших очень давно и успевших обрасти легендами. А события, о которых повествует "Южный полюс", разворачивались всего сто лет назад, и об их участниках сохранилось множество документальных свидетельств. Как это повлияло на вашу трактовку образа Амундсена в “Южном полюсе”?

ТХ: Прежде всего, “Южный полюс” – это очень личная история о реальных людях. Она мало кого может оставить равнодушным. Это рассказ о торжестве человеческого духа и стремлении человека открывать новое.

Особенно важно понимать, кто такой Амундсен. На мой взгляд, он был очень неоднозначным человеком. Он прекрасно разбирался в своем деле и стремился не брать в голову ничего, что не нужно для достижения результата. Его знания и целеустремленность вызывают огромное восхищение.

Самая захватывающая часть в опере, на мой взгляд, наступает, когда за плечами уже тысяча километров, но осталось одолеть еще триста по морозу 50 градусов. В этот момент есть только ты и твоя жизнь, твои мысли, твои сомнения. Ты заглядываешь себе в душу; вспоминаешь, каким ты был и что успел сделать; спрашиваешь себя, что же на самом деле тебя сюда привело. Едва ли у Амундсена была в жизни задача сложнее, чем дойти до полюса и едва ли с кем-то, кроме Скотта, у него было такое напряженное соперничество.

Одним словом, чтобы воплотить такую роль на сцене, обязательно нужно знать историю экспедиции и представлять себе, какими были ее участники.

АМ: Говорят, что Амундсен был неприятным человеком.

ТХ: Я бы не стал так говорить. Он был неоднозначным человеком. Мне не кажется, что я вправе сто пять лет спустя судить о том, каким был человек, которого я лично не знал. Я не знаю, был ли Скотт более симпатичной личностью, чем Амундсен; болеее того, мне неинтересно думать о них в таких категориях. В этом нет необходимости.

Скотт и Амундсен были абсолютно разными по характеру. Конечно, Скотт как англичанин был более чувствительным и чутким и больше внимания уделял товарищеским отношениям. Амундсен же был человеком дисциплины, и в его команде царило уважение и взамодействие, не имеющее отношения к эмоциям. А был ли Амундсен приятным человеком или нет – мне всё равно; очевидно, что он был прежде всего многогранным. Возможно, он был при этом скрытным и замкнутым, но мне не кажется, что это безусловные недостатки. Никогда нельзя давать одностороннюю оценку.

АМ: “Южный полюс” – редкий пример оперы без любовной интриги, но два женских персонажа там всё же есть. Какова их функция?

ТХ: Это способ раскрыть частную жизнь Амундсена, и возможен такой прием только в театре. Он дает возможность поговорить о людях и мотивах их поступков.

У каждого из нас есть жизнь внешняя и жизнь внутренняя. Когда человек совершает что-то выдающееся и преодолевает внешние трудности, он будет сосредоточен на своих внутренних психологических процессах.

Даже тот, у кого, как у Амундсена, нет любимого человека, испытывает желание быть с кем-то вместе и размышляет, почему он один.

АМ: В оперных театрах царит классико-романтический репертуар. Современные оперы до сих пор могут казаться слушателю непривычными и странными. Не будет ли неподготовленному слушателю сложно воспринимать “Южный полюс”?

ТХ: Вы задали хороший вопрос.

Не уверен, что нужно что-то специально изучать. Если знать, чему посвящена эта опера, и иметь представление о самом Южном полюсе, снеге, холоде и испытаниях, то удовольствие будет гораздо больше. Когда обладаешь таким знанием, музыка еще лучше показывает эту непростую историю.

В музыкальном плане эта опера представляет собой очень значительное событие; вокальные партии написаны с неверояным мастерством. В них невероятные кантилены, много широких интервалов и нюансов; нужно то говорить, то шептать, то петь очень громко. Это полное погружение в театр. При этом нет стандартных арий и дуэтов, песен и так далее. Время не замирает: все, что происходит, происходит здесь и сейчас. Больше ничего, на мой взгляд, публике знать заранее не нужно. Музыка здесь сама по себе очень театральна, я иногда даже говорю, что она действует как саундтрек. Так что оценить спектакль можно даже если не разбираешься в опере.

АМ: Как вы стали участником этого проекта?

ТХ: Ко мне поступил запрос от Баварской оперы: не хотел бы я спеть в опере, которую они закажут специально для меня. Весной 2012 года Мирослав Срнка приехал ко мне в Вену и рассказал о “Южном полюсе”. Он был в восторге от сюжета оперы, а я сперва отнесся к нему без особого энтузиазма: эту историю я хорошо знал еще со школы. Но когда Мирослав, с трудом подбирая слова, описал то, что покорило его самого – напряжение, борьбу, льды… Я сказал “да” раньше, чем он успел спросить, согласен ли я.

АМ: Каково это – быть первым исполнителем партии в только что написанной опере?

ТХ: Создавать роль с нуля – совсем не то, что петь партию в опере, которую исполнял кто-то до тебя. Тебе не с кого взять пример, некого послушать. Больше времени уходит на изучение документальных источников – книг, статей о прототипах героев; нужно узнать и понять этих людей. И, конечно, в том, что касается музыки, ты здесь в большей степени являешься первооткрывателем, чем когда имеешь дело с операми, которые уже стали частью музыкальной традиции.

Сам я не так часто пою в мировых премьерах, но когда дебютируешь в любой роли, – не обязательно в только что созданном произведении – полезно взглянуть на нее так, как если бы ее никто до тебя не исполнял. Прежде всего нужно разобраться в том, о чем эта опера, и понять, что хотели сказать композитор и либреттист. Только потом можно делать собственную интерпретацию.

"Южный полюс" пока имеет только одну интерпретацию – нашу, а мы просто рассказываем историю как она есть. Наша опера отличается от репертуарных произведений, но многие из продюсеров готовы включать ее в репертуар. Как прекрасно, когда композитор, с которым ты работаешь, так талантлив, а продюсеры идут вам навстречу.

АМ: Когда у вас возможность напрямую взаимодействовать с автором оперы, вы задаете им какие-то вопросы? Или партитуры достаточно?

ТХ: Я уточняю у композитора и либреттиста вопросы трактовки. Это очень важно. Бывает, что мы что-то меняем, слова, например. Многое становится понятным только в процессе репетиций. Работа над новой оперой – очень живой процесс.

Когда мы работали над “Южным полюсом”, изменений было мало. Хотя, конечно, мы подробно обсуждали идеи Тома Холлоуэя, либреттиста, и композитора Мирослава Срнки: как они видят ту или иную сцену, как должны работать слова и музыка. И, конечно, у нас был режиссер Ханс Нойенфельс, который стремился понять эту оперу и сделать постановку, которой она заслуживает. Со всеми этими людьми было потрясающе интересно вести диалог – да и вся работа над “Южным полюсом” была потрясающей. К произведению, написанному специально для тебя, нельзя относиться иначе чем с уважением, и это уважение вкладывали в работу мы, артисты.

АМ: Вам понравилось работать с режиссером Хансом Нойенфельсом?

ТХ: У него было множество идей насчет психологии персонажей, драматургии, временных рамок, языка, музыки и слов, но он никогда не говорил, что должно быть только так, как требует он, и никак иначе.

Клавир оперы все получили достаточно поздно, особенно мы с Роландо Вильясоном, который поет капитана Скотта. Репетиции должны были начаться в декабре, а клавир мне дали в конце сентября, и мне даже смешно стало. Мы ведь все очень заняты – у меня за октябрь было 15 концертов, у Роландо примерно столько же. Конечно, мы знали, что нам предстоит длинный репетиционный период, и что оркестр и дирижер не подведут, но всем остальном была полная неизвестность.

Однако с нами был наш блестящий режиссер, у которого своя собственная система работы. Мы продвигались медленно, но неуклонно: шаг за шагом, день за днем; начали без клавира, с одним только либретто, и для меня это было непривычно. Впрочем, Нойенфельс обладает восхитительным талантом: он разбирает либретто слово за словом, видит связь между всеми словами и всеми фразами и от этого отстраивает целостную драматургию. А еще он большой знаток человеческой природы. Работать с ним было здорово.

К примеру, в начале оперы Бьолан из команды Амундсена предлагает товарищам пойти в баню. Прямо тут, в Антарктике – это нелепо. Но передвижная баня у команды в самом деле есть, и Бьолан спрашивает, кто хочет быть первым, а Йохансон отвечает, что это должен быть капитан. Тогда Амундсен заявляет Йохансену: "А ты идешь со мной! Раздевайся!"

Когда мы репетировали эту сцену, мы всё думали: с чего вдруг баня? Я считал, идея этой сцены в том, чтобы поднять дух людей, которые долго и упорно готовились к экспедиции. Команда Скотта для этого играет в мяч, а команда Амундсена идет в баню. Нойенфельс же считал, что речь идет о разногласиях между Амундсеном и Йохансеном – они ведь в самом деле конфликтовали. Потому Амундсен и говорит: ты пойдешь со мной, причем голый. Я бы до такой трактовки не додумался! А ведь в музыке звучит именно это. И когда Йохансен разделся, Амундсен говорит: "Тут как в аду", – но он не имеет в виду, что в бане жарко. Все-таки Нойенфельс гений.

АМ: Телеканал ARTE транслировал премьеру “Южного полюса” – должно быть, задача артистов стала от этого ещё сложнее? Или вы не замечаете видеокамер?

ТХ: На сцене практически не обращаешь внимание, снимают ли тебя: ты делаешь свое дело, оператор это с тем или иным успехом записывает.

В любом случае, когда твое выступление снимают, то хоть к голове у тебя и приклеен микрофон, отвлекаться на операторов нельзя – не отвлекаешься же ты на публику: ты артист, ты сосредоточен на том, что ты делаешь на сцене. Так что я камеру стараюсь не замечать.

В том, как снят “Южный полюс”, я доволен не всем, но над записью работала очень опытная команда и я уверен, что они сделали все от них зависящее. Просто в этой опере очень важно, что события разворачиваются параллельно на двух половинах сцены и при этом влияют друг на друга; на зрителя в зале это оказывает сильное воздействие, которое камера не передает.

АМ: Слушатели снова встретятся с "Полюсом" на Летнем фестивале Баварской оперы. А планы на более отдаленное будущее у вас есть?

ТХ: В следущем сезоне я снова возьмусь за роль Дон Жуана: в театре Ла Скала, в мае 2017 года. Со мной на сцене будут Лука Пизарони и Ханна-Элизабет Мюллер.

Ещё я уверен, что когда-нибудь непременно исполню Фальстафа. Около 30 лет назад я пел “Севильского цирюльника” с дирижером Джузеппе Патане, и он спрашивал меня, пою ли я Фальстафа. На мой ответ “вы мне льстите” он предложил мне поработать с ним в Риме. Но этому "Фальстафу" не суждено было состояться, потому что вскоре Патане трагически скончался.

“Фальстаф” – это потрясающая опера, потрясающая комедия. Я бы хотел успеть спеть эту партию, прежде чем умру. И сейчас наконец-то у меня идет предметный разговор о “Фальстафе” в Баварской опере с Кириллом Петренко, дирижёром “Южного полюса”.

Большая удача, что мы с Петренко нашли друг друга. Я очень благодарен за все, чему могу от него научиться, и полностью ему доверяю.

АМ: От комедий недалеко и до оперетты. Вам никогда не предлагали спеть Айзенштайна в “Летучей мыши”?

ТХ: Пока нет, но это идея мне нравится. И для этого сейчас самое подходящее время. Я пару раз пел Данило в “Веселой вдове”, но там партия и в самом деле целиком комедийная, а Айзенштайн – ещё как посмотреть.

АМ: У вас скоро выходит диск с французской музыкой.

ТХ: Да, я выпускаю альбом французских песен, написанных Бизе, Гуно, Мейербером, Массне. Диск записывался студией Teldex на вилле Сименсов в Берлине. Выпуск намечен на сентябрь.

АМ: Есть ли шанс когда-нибудь услышать вас в России?

ТХ: Я пару раз выступал в Санкт-Петербурге – в частности, исполнял песни Малера в Филармонии – и мне там очень понравилось. В Москве я был всего однажды, и то ради закрытого мероприятия. Пока официальных приглашений для выступления в России мне не поступало, но если они появятся, я буду рад.

АМ: В Большом театре есть Молодежная оперная программа. Вот бы вы согласились в ней преподавать!

ТХ: Спасибо, это очень лестный вопрос. Для меня было бы честью и удовольствием приехать и поработать с молодыми солистами Большого. Приехать только для того, чтобы провести занятие в Большом, вряд ли получится, но если речь о гастролях дней на 10 с концертом и мастер-классом – такой вариант я бы с радостью рассмотрел.

Перевод Екатерины Бабуриной