Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2002/08/05/49211

Ведомости / Понедельник 05 августа 2002

В разгар летнего отпускного удушья в Москве обнаружился фестиваль-невидимка. На афишах, украшенных силуэтом Нины Ананиашвили в лебединой пачке, он гордо именует себя «четвертым фестивалем балетного и циркового искусства».

Многочисленные интуристы, примерив на Арбате валенки и изучив из окна автобуса храм Христа, вечером мечтают припасть к источнику духовности, который по-прежнему на Западе олицетворяет russian ballet. Однако Большой театр давно отбыл в Словению и на Кипр, «Станиславский» — в Америку. Чтобы зарубежные гости все же по вечерам не скучали, для них организовали летний вариант великого искусства, для солидности назвав фестивалем балетного и циркового искусства. Больше всего повезло обитателям гостиницы «Космос»: чтобы лицезреть душой исполненный полет, им надо всего лишь спуститься на первый этаж и между лавочками с матрешками и косоворотками разыскать вход в местный «культурный центр». На протяжении всего лета в нем орудуют маленькие московские театры-аутсайдеры, готовые ублажать гостей столицы великой классикой Петипа в переложении для десяти выпускников полусамодеятельных балетных школ.

В этом году организаторы фестиваля разбавили Камерный балет «Москва», Имперский Русский балет и Театр классического балета Смирнова-Голованова гастролями Театра оперы и балета Удмуртской республики, предоставив Москве возможность впервые за десять лет увидеть, как выглядит вблизи провинциальный балет. Из восьми репертуарных балетных спектаклей в Москву приехали три, наиболее востребованные интуристом: «Щелкунчик», «Жизель» и сделанное специально для столицы «Лебединое озеро». Им и открыли гастроли, перед началом пообещав на английском и итальянском «артистов Большого театра», но выпустив на сцену без объявления собственных солистов — Наталью Коробейникову и Максима Мельникова. Едва из динамиков полился включенный на полную катушку Чайковский и с величественной заторможенностью раскрылся занавес, мой сосед-француз лишился покоя. Не дождавшись конца увертюры, на музыку которой уже вовсю шли танцы: маленький мальчик в ночной рубашке до пят бегал среди хоровода нестройных лебедей, между ними бродил Ротбарт, принимая зловещие позы, и величаво выступала дама в белом, оказавшаяся мамой мальчика, — он, опознав во мне русскую, потребовал ответа: почему он не узнает «Лебединого озера»? А увидев вместо пирушки на лоне немецкой природы настоящее палаццо с видом на пейзаж Айвазовского, усомнился и в том, что звучит музыка Чайковского.

Впрочем, нервничать было не из-за чего. Московский хореограф Борис Мягков, с недавних пор ставший худруком удмуртского балета, чтобы не отстать от мировой моды, создал собственную версию спектакля. Но он не был столь радикален, чтобы травмировать впечатлительные души зрителей. Главная героиня, даром что именуется в программке Царевной-лебедью, осталась Одеттой-Одилией со своим «белым» адажио и «черным» па-де-де. Принц, хотя и приобрел подругу по имени Эльза, с которой весьма увлеченно вальсировал на обоих балах (порой под купированную в канонических редакциях музыку), все же любит девушку-лебедя и путает ее с коварной Одилией. Владетельная принцесса, несмотря на то что выдвинулась по сюжету чуть ли не в главные героини, так и осталась ходить на каблуках и не удостоилась ни одного танца. А неожиданному финалу, в котором мальчик оживляет всех героев, предшествует вполне традиционная картина, описанная в либретто так: «Но любовь сильнее зла. Одетта и Зигфрид сливаются в объятиях, и мгновенная смерть настигает всех».

Интуристы, поначалу недоверчиво кривившиеся на фонограмму, скрип и скрежет перемещающихся декораций, недобор придворных во дворце, покосившиеся ряды кордебалета и плохо державшегося на ногах Зигфрида, увидев во второй картине пуанты и белые перья, смягчились. После танца маленьких лебедей аплодисменты стали хотя и немногочисленными (большой зал был заполнен едва наполовину), но дружными.