Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?1999/12/02/87296

Ведомости / Четверг 02 декабря 1999

Первая премьера сезона Мариинского театра по традиции стала значительным событием. Признанный на Западе «оперой опер», моцартовский «Дон Жуан» в России до сих пор относится к числу раритетов. За кордоном все театральные стандарты к «Дон Жуану» уже давно применены: от пышных костюмированных концертов до радикального подхода американца Питера Селларса, перенесшего оперу Моцарта на Манхэттен, где Жуана и Лепорелло пели чернокожие братья-близнецы, а Донна Анна ширялась на глазах у изумленной публики.

Поэтому любая постановка моцартовского шедевра обречена на повторение, и даже самым великим режиссерам остается мало возможностей для инсценировочных маневров. (Так случилось минувшим летом в Зальцбурге, где выдающийся итальянский режиссер Лука Ронкони был освистан за свой спектакль, в котором главную партию исполнял Дмитрий Хворостовский.)

Неутомимый худрук Мариинки Валерий Гергиев подбирался к «опере опер» долго и основательно, в постановках моцартовских опер делая ставку на зарубежных режиссеров. Для воплощения «Дон Жуана» была приглашена очень известная пара постановщиков — немецкий режиссер Иоханнес Шааф и английский сценограф Ралф Колтай.

Над такой оперой молодые солисты Мариинского (а в театре сейчас делают ставку только на молодежь) должны были поработать со специалистами. Здесь излюбленный метод Гергиева — реанимация старых спектаклей — вряд ли подходил.

Еще несколько лет назад Шааф своим присутствием мог оказать честь самому престижному театру. Нынче его оттерли на периферию оперной жизни: его излюбленный радикализм как основной метод оперной режиссуры утратил свое лидерство.

В спектакле Мариинского театра поначалу еще ощущается налет европейской театральной изысканности, но к финалу просто устаешь от дубоватого немецкого юмора, слишком плоских решений, а порой явных недоделок (появление Каменного гостя оказывается просто непоставленным, и публика, ожидающая статуи на колесиках, скучает при виде одомашненного мстителя).

Конечно, Шааф уже столько раз ставил историю про похождения севильского развратника, что его режиссерский запас оказался опустошенным. Ярко выраженный феминизм постановки — сильные, прекрасные женщины и мелкие, отвратительные слабаки-мужчины, включая главного героя в исполнении Евгения Никитина, — пришелся бы ко двору где-нибудь в Гамбурге, а в Питере выглядел даже смешным. Основные усилия режиссера направлены на ухудшение и без того не самой лучшей репутации Дон Жуана. В версии Шаафа он оказывается садистом (бьет Церлину плеткой) и маньяком: сложный ритуал ужина с обложенным продуктами питания женским телом, а также присутствие «развороченной» женской фигуры как доминирующего элемента сценографии заставляют вспомнить «Джека-потрошителя» и акунинского «Декоратора».

Все это броско разрушает оперный миф, но объяснить наличие списка из тысяч влюбленных в Жуана женщин режиссер тоже оказывается не в силах. В свете будущих тесных контактов немецкого режиссера и Мариинки (именно Шааф будет ставить вагнеровскую тетралогию «Кольцо нибелунгов») постановка «Дон Жуана» скорее сослужила Шаафу плохую службу: публика и критики уже не рассчитывают на успех самого эпохального проекта гергиевской эры.

Новая постановка Мариинского отдает дань мировой моде, но не выходит за рамки круга домашних проблем. С момента назначения Гергиева на пост главного приглашенного дирижера нью-йоркской «Метрополитен-Опера» он пытается создать на берегах Невы свой «маленький Метрополитен». Но в Нью-Йорке у певца свой определенный репертуар, а в Питере вчерашним выпускникам консерваторий приходится отдуваться за любые репертуарные новшества Гергиева. И для них это чаще всего непреодолимая преграда. Именно поэтому в «Дон Жуане» оценки вокального исполнения колеблются между средней и очень плохой (Татьяна Павловская, исполнившая вторую арию Донны Эльвиры на уровне мирового стандарта, скорее исключение).

На этот раз и в интерпретации самого Гергиева очень сильно ощущалось, что Моцарт — не его стихия.

Интерпретация, естественно, была далека от модного ныне аутентичного течения. Но преодолеть не свойственную ему вялость и одарить зал романтическими красотами в духе Караяна (пусть они ныне и кажутся почти смешными) Гергиеву на премьере тоже не удалось. Видимо, он возьмет свое в феврале, когда вернется к более привычному для себя репертуару: следующая премьера Мариинки — «Война и мир» Прокофьева в постановке Андрея Михалкова-Кончаловского.