Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2008/08/12/157803

Ведомости / Вторник 12 августа 2008

В новом «Дон Жуане» режиссера Клауса Гута герои оперы всю дорогу блуждают в дремучем лесу: карабкаются по кочкам, прыгают через поваленные стволы, падают, обдирают коленки. Доротея Рёшманн — великолепная по голосу и статям Донна Эльвира — принуждена петь свои арии на заброшенной автобусной остановке. Донна Анна — в этом году ее поет стильная длинноногая блондинка Аннет Даш, — бегая по лесу в одной рубашонке, бросается на тщедушного Дон Жуана, чуть не насильно побуждая его к соитию.

Все в этом спектакле кажется неправильным, дисгармоничным, неуютным. Острые сучья весьма натурально выполненных елей угрожающе целятся в зал все три с лишним часа, что длится спектакль. С точки зрения фэн-шуй лицезреть топорщащиеся во все стороны ветки, сухостой, выпирающие бугром узловатые корни — это очень, очень вредно. И неприятно. К тому же еловая роща поставлена на поворотный круг, так что лес то и дело поворачивается к залу новым боком.

Как, каким образом Клаус Гут и художник Кристиан Шмидт (учившийся дизайну в самом Зальцбурге, да еще и в Академии изящных искусств у самого Эриха Вондера!) могли прибрести к мысли, что живая, обольстительно-прелестная материя моцартовской музыки может соотнестись с угрюмым лесом, куда не проникает и лучик света, — большая тайна.

Конечно, эстетически объяснить можно все: темный лес — метафора подсознания, с его мрачными тайнами и влечениями. Донна Анна выведена скрытой нимфоманкой. Лепорелло — его партию отлично спел и изобретательно сыграл фактурный Эрвин Шротт — дерганым наркоманом в дурацкой вязаной шапочке, то и дело заряжающим новый шприц. А сам Дон Жуан, характеристически сыгранный английским баритоном Кристофером Мальтменом (это его дебют в Зальцбурге), — злым, нервическим, язвительным скептиком. В этом смысле бесконечное блуждание героев по лесу — это метафора поисков себя, идентичности, оканчивающихся весьма неутешительным результатом. В «Дон Жуане» Гут весьма пессимистично высказывается о перспективах личностных, человеческих взаимоотношений; так же, как, впрочем, и в «Свадьбе Фигаро», поставленной им на Зальцбургском фестивале два года назад.

Эпилог с нравоучительным резюме «положительных героев» оперы Клаусом Гутом снят. Спектакль заканчивается смертью Дон Жуана от руки Командора — причем самой что ни на есть банальной, от пули. Потому что Командор-то, оказывается, живой! Слухи о его смерти оказались преувеличены, а его партию необъятно звучным, глубоким тембром веско спел знаменитый бас Анатолий Кочерга.

За пультом стоял француз, относительно молодой Бертран де Бийи, главный дирижер Венского оркестра радио. Конечно, это был далеко не Николаус Арнонкур, дирижировавший прежней постановкой «Дон Жуана». Ему явно не хватало тонкости, дифференцированного слышания Моцарта; изысканные детали партитуры ускользали от его внимания. Он слишком упивался пышностью, стремительностью и драматизмом звучания в ущерб полутонам и изящному интонированию. Де Бийи не хватило утонченности. Да, он показал себя крепким профессионалом, умеющим держать, не выпуская, живой нерв спектакля. Но это не уберегло его от истошного «Бу-у!» с галерки; никакими аплодисментами этих криков зальцбургских операманов было не заглушить. Зальцбург