Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/lifestyle/news/37829821/koroleva-indejcev-dobralas-do-moskvy

Ведомости / Четверг 25 декабря 2014

Театральный бомонд на спектакле Теодора Курентзиса — дело обычное, но на сей раз и его реакции зашкалили. После двух исполнений «Королевы индейцев» — концертного в «Новой опере» и сценического на Новой сцене Большого театра — фейсбук взвыл всеобщим восхищением. «Что-то случилось под ложечкой», — признаваясь в этом, люди вряд ли догадывались, что транслируют то мучающее и честное, что влилось в них звуками Перселла, мастерством оркестра и хора musicAeterna, роскошным шепотом актрисы Маритксель Карреро, скорбными откровениями сопрано Джулии Баллок и, конечно, лично переживаемой каждым ситуацией сообщности с Теодором Курентзисом.

Почувствовать Королеву индейцев как самого себя — это, пожалуй, закладывалось в самой идее постановки. Это никакая не опера — фантом. Последнюю работу 1695 г. к драме Джона Драйдена Перселл не дописал: умер. Курентзис набирал музыкальный текст из оставшихся кусков сочинения, каких-то известных арий вроде Music for a while, ранних хоровых антемов, даже сам присочинил интерлюдию с арабеской хоругвеносцев. Ну а сюжет с подачи режиссера Питера Селларса позаимствован из романа 1970-х гг. «Затерянные хроники Terra firma» никарагуанки Розарио Агилар. Роман и сам по себе вышибет слезу. А тут — еще Перселл.

Весь этот спектакль — тонкая вязь вещей, по сути малообязательных. Хореографические вставки Кристофера Уильямса и декоративный наив художника Гронка — скорее, оформительские причуды, нежели сценографическая опора. «Всесильный бог деталей, всесильный бог любви» балует здесь, щипая нервы веревочками подвешенных полотен, вкатывающихся танками живописных каляк-маляк, выпиваемого под славный дуэт захватчиками пивка, слепого и радостного свадебного обряда. И все же подвижная конструкция лоскутной музыки, романного текста, современных предметов и живых людей оказывается единственным в своем роде сосудом, в котором зыбкое пламя художественной и человеческой настоящести разгорается, надежно высекая искру Божью.

Американский радикал Питер Селларс наитием угадал и собрал то, что в этой постановке предстает свойственным вовсе не западной, а нашей культуре. Мятеж души, любовно-ненавистнические перепады между чуждым и родным, торжествующее непостоянство открываемого либо эмпирически (любовь), либо религиозно (страдание). Индейцы Селларса — не только снятые с сетчатки его глаза Малевич и Дейнека, но и ожившие пермские деревянные скульптурки, то вострубающие, то покоряющиеся гласу Божию. За это пастернаковское присутствие «в вековом прототипе» режиссуру принимаешь с какой-то недистанцируемой благодарностью. Что уж говорить о музыке Перселла, которая у Курентзиса звучит так, словно композитор позднего британского Возрождения знал о нас буквально все?!

В Большом театре Курентзис дирижировал с температурой. Спектакль — в сравнении с пермской премьерой — тоже немного лихорадило. Но излишне долгие паузы сделали звуковой рельеф тоньше, а сниженный адреналин создал эффект тихо и тревожно проживаемого свидания с музыкой, которую пермяки «маленькой вечностью» опрокинули в нашу жизнь.