Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2001/06/08/29681

Ведомости / Пятница 08 июня 2001

В Большом театре прошла мировая премьера первой редакции «Игрока» Сергея Прокофьева. Сочиненная для дореволюционного Мариинского театра, она до сих пор пылилась в архивах, хотя вторая редакция оперы стала в последние годы усилиями Валерия Гергиева чуть ли не мировым шлягером. Постановка первого варианта в Большом — главное детище Геннадия Рождественского, который наконец показал, на что способен он сам и подведомственный ему театр.

Проект постановки первой версии «Игрока» возник еще до того, как Рождественский возглавил Большой. Для мировой премьеры был выбран тогда Музыкальный театр им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. После назначения Рождественского в Большой вместе с ним над спектаклем работали те, кто должен был ставить его в Театре Станиславского, — режиссер Александр Титель, сценограф Давид Боровский, самая звездная из нынешних московских певиц Ольга Гурякова. Вместе с Гуряковой мировую премьеру пели и другие солисты Музыкального театра, поэтому и без того многочисленной труппе Большого пришлось подвинуться во второй состав.

Вдохновитель аутентичного проекта Геннадий Рождественский в нынешнем, юбилейном для себя сезоне (4 мая ему исполнилось 70) мало появлялся в Большом и много сил тратил на отчаянную борьбу со столичной прессой. Постановка «Игрока» — реванш за отмененный юбилейный вечер и все уколы, которые дирижер получал от журналистов. Оркестр звучал прекрасно, удивляя невиданным пониманием столь сложной для оперно-балетного коллектива музыки Прокофьева. Правда, как отмечал и сам композитор, в первой редакции много «рамплиссажа, прикрывавшегося страшными аккордами», который утомляет, ничего не прибавляя, и только запутывает вокальные партии. Первая редакция — это взгляд на Достоевского молодого максималиста, которого вся музыкальная Россия обвиняла в увлечении варварским модерном. В ней отсутствует главное достоинство укрепившейся в мировых театрах второй редакции — нарастание драматизма, кульминацией которого становится сцена в игорном доме, где Алексей выигрывает двести тысяч. С другой стороны, мастерство Рождественского придает смысл более однородной и дерзкой первоначальной версии, исполнение которой воспринимается как восстановление музыкальной справедливости. Стоит отметить, что дирижер проделал невероятную работу — большинство вокалистов, даже те, кого обычно и слушать не хочется, поют со вкусом к прокофьевской музыке. Если «Игрок» — на все сто опера для Рождественского, то привычный к взбадриванию оперных шлягеров Александр Титель чувствует себя в этом материале явно неуютно. Тем более что над первой редакцией витает дух Мейерхольда, который и должен был ставить спектакль в Мариинке. В статичных мизансценах чувствуется, что режиссер сдерживает свое желание перевернуть все вверх дном и заставить публику смеяться. Но там, где гротесковые персонажи Достоевского вроде разбушевавшейся Бабуленьки дают Тителю такую возможность, он не использует и сотой доли ее. Отсутствие режиссерской концепции сказывается и в том, что большинство артистов пытаются изображать аристократию, но выходит это плохо. (Марина Шутова в роли Бланш, например, больше напоминает дешевую куртизанку.) Режиссер заставляет маркиза лапать Полину, а в последней картине недвусмысленно намекает на постельную сцену с Алексеем, но эта дешевая мелодрама плохо вяжется и с оригиналом Достоевского, и с музыкой Прокофьева. Поэтому только Ольга Гурякова (Полина), уже имевшая опыт исполнения этой партии на сцене Metropolitan Opera в Нью-Йорке под руководством Гергиева, может похвастаться отличной актерской игрой на бледном режиссерском фоне. Постановка «Игрока» — достойное окончание первого сезона правления Рождественского. Другой вопрос, что для динамичного развития театра таких постановок нужно иметь три-четыре за сезон, а в ясных планах дирижера на следующий год одиноко реет «Чародейка» Чайковского.