Известия / Вторник 09 января 2001

Любой человек, даже минимально причастный к искусству газетный рецензент, в глубине души верит в обещание лучшей жизни. Раньше поход на премьеру в Большой театр сопровождался чувством заведомой обреченности. Теперь оно сменилось надеждой -- может быть, не за горами то время, когда и эту сцену осенит дыхание настоящей оперы. Ведь есть же недалеко Мариинский театр, чей пример больше никем не ставится под сомнение.

Четыре вещи уже были из Мариинского театра: новый просвещенный пресс-секретарь; электронное табло с русским переводом текста над сценой; капитальный буклет про "Набукко" с установочной статьей, цитатами, иллюстрациями и биографиями; программки, в которых наконец-то значатся имена, а не инициалы участников. Все прочее пока осталось по-старому -- клакеры, спекулянты, вздувавшие цены до двух тысяч, бесцеремонный персонал, тычками выгоняющий иностранцев из лож ("у вас бокс файв, а зис из бокс тен!"), -- и музыка. Когда прямо в увертюре деревянные духовые разъехались с медными на полкилометра, с надеждами пришлось проститься.

И все же с ходу хоронить новую работу не хочется. Библейская опера Верди о порабощении евреев вавилонским царем Навуходоносором, никогда не шедшая в Большом, столь же великолепна своими блестящими ариями, мощными хорами и драматичными ансамблями, сколь и сложна для исполнения. Трудно представить себе любую мировую сцену, за исключением разве что "Метрополитен" и "Ла Скала", где "Набукко" не понес бы урона по вокальной части: Верди писал для таких певцов, каких сейчас просто нет в природе. Большой хотя бы попытался собрать на премьеру "Набукко" оптимальный состав. На партию неистовой Абигайль пригласили Людмилу Магомедову, которая не является солисткой Большого, но пела эту партию в Европе, а также не раз исполняла куски из нее в консерваторских концертах; у Магомедовой красивый средний регистр, умная фразировка и чувство стиля бельканто -- жаль, что в нижнем регистре ее сопрано не слышно за оркестром, а верхний ей приходится форсировать. В начале третьего акта певице хорошо удался дуэт с царем Набукко, где вдруг распелся Владимир Редькин; симптоматично, что в тех местах, где Набукко предстает тираном и богоборцем, Редькин был неярок и пустоват, -- но чуть только ему довелось превратиться в страдающего отца, как полился приятный баритон. Меццо Ирина Долженко спела жертвенную Фенену (кроме последней арии) ровнее других. С тенорами, как всегда, швах -- Виталию Таращенко не удалось извлечь из своего крепкого голоса ничего похожего на итальянский тембр. Бас Аскар Абдразаков в партии первосвященника Захарии казался осипшим. Тем не менее лучшего состава для "Набукко" ни в Большом, ни в его ближайших пределах нет. Певцов могли бы поддержать хор и оркестр -- но хор Большого театра звучал безупречно, когда пел полным составом в унисон (тема пленных евреев прошла на ура у публики), и терял точность, разбиваясь на группы, а оркестр под управлением Марка Эрмлера был инертен и не блистал слаженностью.

Сценограф Сергей Бархин, вернувшийся в театр после своего демонстративного ухода с Владимиром Васильевым, создал как бы современный образ -- вращающиеся стены с древними письменами, металлическую арматуру и контур Вавилонской башни вместо задника. Татьяна Бархина затянула ассирийцев в черную фундаменталистскую форму, евреев обрядила в светлые балахоны, а незаконную дочь царя Абигайль и ее приспешников пустила гулять в кожаных пальто. Режиссер Михаил Кисляров, балетмейстер по образованию, решил пластическую часть постановки хореографическими средствами. Библейские народы сражались, щелкая ножками, припадая на коленца и оттягивая носочки. Буфет работал во славу Верди, щедро подарившего ему три антракта.