КоммерсантЪ / Четверг 10 апреля 1997

В отличие, к примеру, от фестиваля Шостаковича, который провел Ростропович в Петербурге, московский фестиваль растянут на целый сезон, а его главный герой почти в каждом концерте соседствует с каким-нибудь другим классиком. На этот раз творческим спутником Шостаковича стал Родион Щедрин.

Щедрин -- один из немногих композиторов, кто, умея быть современным, ухитряется доставить удовольствие и слушателю. Его мастерство и маневренность, баланс между русским и западным могут восхищать -- но лишь в случае хорошего исполнения.

Не случилось. В щедринских "Хороводах" оркестр запутался, как запутались бы в настоящей деревенской хореографии неумелые имитаторы из фольклорного ансамбля. Чуть где ритмика или полифония были посложнее -- становилось жалко композитора, да и себя тоже.

Потом было жалко еще и Мусоргского, чью "Детскую" Щедрин переложил для голоса с оркестром. Надо сказать, что солисты Мариинского театра на московском фестивале больших побед пока не одерживали -- зимний вечер вокальных циклов показал их органическую неприспособленность к камерному пению; осенью чуть больше повезло Четырнадцатой симфонии, прошедшей под добросовестным и точным управлением Владимира Зивы -- да и то о содержании слов Лорки или Аполлинера можно было только догадываться. И вот теперь сопрано Ольга Кондина внесла в эту традицию свою печальную лепту.

То, что она пела по нотам и раз ошиблась со вступлением (что умело обыграла как актриса), -- мелочи. Как и то, что Мусоргский не предполагал никакого Sprechstimme (пения-декламации на условной высоте), и то, что законом своей музыки полагал текст (а, следовательно, предполагается его разборчивость). Хуже то, что голоса певицы не было слышно дальше восьмого ряда партера (я сидел в девятом), а по ее сценическому образу можно было предположить, что исполняется не "Детская" Мусоргского, а "Спокойной ночи, малыши". Оставалось уповать на произведение для взрослых -- Тринадцатую симфонию.

Интересно, что газета "Известия", которая выступает организатором фестиваля (вместе с Минкультом, РТР, агентством "Жар-птица" и компанией "Филип Моррис"), проявляет фантастическую оперативность: рецензию на концерт можно прочесть прямо на следующий день и даже -- поскольку "завтрашний номер" поступает в продажу накануне вечером -- во время концерта. Так, в одном из прошлых слушаний ни один певец еще не вышел на сцену, а мой сосед по ряду уже читал, что все они "блистательно продемонстрировали", а их концертмейстер -- "мастерски вела". Во вчерашнем номере была напечатана статья, озаглавленная "Триумф 'нерекомендованной' симфонии". Тут впередсмотрящие коллеги попали в точку: Тринадцатая прошла с успехом и у публики, и у профессионалов.

В отличие от Щедрина и Мусоргского-Щедрина ее успели подготовить качественно. Рецепт обвальных тутти, правда, оказался знаком (например, ценителям Когана или Ростороповича): дуй и стучи как можно громче. Зато тихие пиано прекрасно выявляли мастерскую шостаковичевскую оркестровку. Хор басов держал марку капеллы Полянского. Но главное -- сольную партию нам преподал певец, без которого на российской сцене давно уже как-то пусто.

Сергей Лейферкус, потрясавший на сцене Мариинки (забыть не могу, каким Рупрехтом он был в "Огненном ангеле"), теперь делает то же самое в "Ковент-Гарден" и "Метрополитен". В отличие от двух других наших прославленных баритонов, Владимира Чернова и Дмитрия Хворостовского, он поет крепким драматическим тембром, из-за чего незаменим в ролях злодеев, ловеласов или, напротив, зрелых рассудительных мужей. Содержание стихов молодого Евтушенко обязало его выступить именно в последнем амплуа.

Кладезь темперамента и аккуратно мыслящий человек, Лейферкус смог профессионально вдохновиться отголосками пафоса 62-го года, когда Шостакович угостил советскую власть комплексным обедом из евреев, страхов и тяжелых сумок в женских руках. Стихи Евтушенко, не возразишь, ловкие, но если в начале (где поется про Бабий Яр и антисемитов) они еще благородны и патетичны, то в финале становятся такими дурацкими, что грозят осрамить и доверившегося им композитора. Представьте себе, что симфония, самый возвышенно-обобщенный в музыке жанр, посвящает свой финал тому, что поучает граждан презирать мелко понятый карьеризм.

Однако ж музыка знай делает свое дело. Мой коллега из петербургской газеты "Час пик" Борис Филановский как-то написал в том духе, что чем хуже выдаются стихи, тем больше хорошеет музыка. Очевидно, это же заметил и Сергей Лейферкус -- он спел все лучшее, что написал композитор. Загвоздка была в том, что партия написана все же не для баритона, а для баса -- и хотя трудностей с диапазоном у Лейферкуса не было никаких, сдвиг по шкале между голосом и партией иногда оборачивался невыразительностью низов и смещением центра тяжести в вокальных линиях.

Конечно, если считать от Лейферкуса, то лучше бы он спел монолог Яго или куплеты Эскамильо -- но смиримся с тем, что на сегодняшний день Шостакович важнее. Если считать, кому больше хлопали, то аплодисментами наградили не только певших и игравших, но и одну из просто слушавших -- Майю Плисецкую.