КоммерсантЪ / Пятница 21 марта 1997

Павел Гершензон, Тим Шолл

Пристальное внимание вызвал не сам отчет, но вполне определенный его пассаж-метафора, описывающий смятение неравнодушного к искусству человека, впервые столкнувшегося с танцами балерины NN. В артистических и околобалетных сферах обеих столиц злополучный пассаж был воспринят, мягко говоря, неадекватно ("Кто он такой? Как он смеет такое писать?!" и "Что позволяет себе эта газета!" -- самые невинные из реплик). В воздухе зависло предчувствие скандала. Ждали потрясения фундаментов, стен, основ и т. д. Междугородные телефоны дымились. Музыкальный критик может праздновать победу: ни одна из его жестких музыкальных рецензий не имела такого резонанса (а значит, по газетным законам, успеха). На следующий день после публикации в Мариинском театре снова танцевали Баланчина: "Шотландскую симфонию" (вполне удачно) и пресловутую "Симфонию до мажор". Юная балерина NN после исполнения Adagio была удостоена беспрецедентной овации. Это была демонстрация солидарности зала со сценой.

Господа артисты, во-первых, мы предлагаем вам вспомнить те легендарные времена, когда в петербургской и московской прессе рецензировался каждый балетный спектакль и каждый артист находился под суровым контролем газетных хроникеров. Каждый день упрямо описывалось все, что происходило на сцене. Это была настоящая многолетняя война нервов, воспитывавшая волю, выдержку, железную психику и, главное, мудрое равнодушие танцующих артистов к мнению рецензентов.

(То же самое происходит и сейчас в бесчисленных американских балетных обозрениях, где стареющие критикессы с наслаждением выплескивают собственные комплексы неполноценности на головы часто ни в чем не повинных молодых артистов, раздражаясь уже хотя бы фактом их молодости.)

Во-вторых, мы призываем господ артистов не уподобляться тому анекдотическому персонажу, который (простите за грубость), будучи посланным "в ж...", сразу -- и реально -- представляет, каким маршрутом он туда пойдет. Мы призываем господ артистов и их "доброжелателей" отказаться от подобного предметного мышления и внимательно читать и дочитывать до конца текст, а не вырывать из контекста слова и фразы, лишая их интонации, а следовательно, и смысла.

Не будучи в восторге от скандальной статьи, мы все же должны заметить, что пресловутый фрагмент ее -- не мещанские пошлости телевизионных дам или вялые банальности импотентов-балетоманов, десятилетиями жующих пресную словесную жвачку про "внутренний мир героини", "адский труд балерины", "изящество ее поз" и "грациозность линий". Мало кому сегодня нужен весь этот затертый и бессмысленный лексикон неталантливой критики. Конечно, то, что напечатано в Daily, -- электрошок, холодный душ -- но это заставляет проснуться, как бы отойти на шаг от собственной персоны и увидеть себя (свое ремесло и свое искусство) как-то иначе, не в привычном ракурсе зеркала балетного класса. Может быть, это -- тот самый любимый Набоковым "ход коня, перемена теней, сдвиг, смещающий зеркала". В подобных иносказаниях скрывается восторг от созерцания загадочного, фантастического и с трудом поддающегося вербализации искусства.

Господа критики ("балетные" и проч.), мы призываем вас не забывать, что, кидая свой восторженный взор на балетные фантомы (а мы настаиваем, что интонация музыкального критика была именно восторженной), вы имеете дело с искусством, инструментом которого является человеческое тело и даже -- телесная физиология. С искусством, в котором едва ли не главную роль играет психика артиста (в данном случае -- совсем юного). И если попытаться понять это, можно понять также и то, что любая, самая сногсшибательная метафора применительно к "искусству тела" рано или поздно вываливается из любого культурного контекста и воспринимается (помимо нашей воли) буквально "как оно есть".

В порыве балетоманской страсти легко забыть, что речь идет не о рояле Steinway, не о Бетховене или Моцарте, которым уже все равно (они уже переместились в мезозойское безвременье и машут оттуда нам ручкой). Речь идет даже не о Паваротти, Доминго или Сильви Гиллем, которым также все равно, что думает о них музыкальный обозреватель столичной российской газеты (на их искусство, как и на их бизнес, мнение Москвы повлиять не в состоянии). Речь идет о живых и совсем хрупких представителях тяжелого физического труда, которым (если критики не сломают им психику) еще предстоит загрузить свои свежие мозги изысканными культурными реминисценциями.

К тому же, заметим, что нашему любимому музыкальному обозревателю на этот раз несколько изменил вкус: привычный по его текстам жесткий энергичный аналитизм был вдруг заменен профетическим балетоманским бредом (новый Аким Волынский?). Ничего страшного в этом нет -- все балетные писатели-неофиты начинают с подражаний раннему Волынскому (не уверены, однако, что Волынского они читают). Но из чувства нежной любви и корпоративной заботы хотим сразу предупредить, что "балетомания" -- один из тяжелых и не поддающихся излечению психических недугов, тем более "балетомания", начавшаяся в возрасте не совсем юном.