КоммерсантЪ / Суббота 15 марта 1997

Хотя некоторые члены жюри уже ждали (или побывали раньше) в Питере, далеко не все судьи посмотрели балет Баланчина. Львов-Анохин заболел, Бэлза не смог, Соткилава пел на собственном юбилее... Как же они, думал я, будут тогда голосовать? Однако в оргкомитете мне объяснили: кто не посмотрел один балет, в порядке исключения получит видеокассету. Кто не посмотрел двух, по балетной номинации голосовать не будет. Например, Марк Эрмлер вообще ничего не смотрит, и из жюри его исключат.

Не менее серьезный вопрос: как будут голосовать по балету люди добросовестные, но от балета далекие, например, певец Веденеев, впервые в жизни попавший в Мариинский театр? Тут на помощь мог прийти только Вадим Гаевский, наш первый балетный писатель, глаз-алмаз, заметивший Ульяну Лопаткину еще в октябрятском возрасте. Просветительские сеансы Гаевский давал более чем охотно, главный из них имел место в предбаннике центральной ложи театра, где волки театра, встав с бананами и мандаринами вокруг Гаевского, внимательно выслушали рассказ о том, как Баланчин нашел в парижской библиотеке дипломную симфонию молодого Жоржа Бизе и между делом, в порядке заполнения вынужденного простоя, поставил простенький, ни на что не претендующий балет. Ставший, как выяснилось позже, его шедевром номер один.

Балет, как и симфония, состоит из четырех частей. В каждой своя солистка, солист и корифеи, а в финале выходят еще и все вместе. Первую часть танцевала Ирма Ниорадзе, финал -- Майя Думченко, а в двух средних частях были заняты Ульяна Лопаткина в Адажио и Диана Вишнева в Скерцо. Они и есть две из трех номинанток конкурса "Золотая маска" (третья -- московская балерина Татьяна Чернобровкина). На конкурс выставлен также сам балет как спектакль в целом и не выставлен Джордж Баланчин, поскольку свою хореографию он придумал не в 1996 году, а 49 годами раньше.

Я не балетный критик, но с "Симфонией до мажор" мне везет -- до поездки в Петербург я уже видел две ее версии. Лет двадцать назад его привозила парижская Grand Opera, потом -- коротконогие японцы. Поэтому получается, для меня этот балет -- вроде книжек Маршака и Гайдара. Что до номинанток, то Диану Вишневу я видел недавно, когда она танцевала в Москве в балете "Дон Кихот" -- и влюбился в нее с первого взгляда. В Ульяну Лопаткину я бы не влюбился никогда.

Наслышанный о невероятном таланте балерины, я ехал с Питер с планом испытать нечто прекрасное. Вышло совсем не так. Когда во второй части она появилась на сцене, я понял, что кроме Лопаткиной не вижу на сцене ничего -- ни хореографии, ни партнеров. Это была не женщина, а рептилия, кентавр, гермафродит -- нечто архаическое, копытами выступающее из тумана, чтобы озадачить нас ощущением нашей ничтожности перед мезозойским безвременьем. Все мои представления о балетном изяществе рухнули -- это было нечто никак не укладывающееся в ранец представлений о молодой профессионалке, какой Лопаткина несомненно является. Я был потрясен.

Балет Баланчина -- ансамблевый, симметричный, под гребенку. Возможна ли в нем ситуация, когда одна балерина из четырех столь значительно... ммм... отличается от других? Ведь и у Баланчина, как объяснил Гаевский, если появлялись особенно яркие примы, то не в этом балете. На Мариинской сцене Лопаткина была существом из иного мира. Все остальные, особенно Диана Вишнева, танцевали просто замечательно.

После спектакля, когда члены жюри, эксперты и мы занялись шампанским, дверь ложи отворилась, и театральная дама торжественно объявила: "К нам пришла Галина Сергеевна Уланова. Аплодисменты". Аплодисменты. Напротив Улановой в почтительной позе оказывается председатель жюри Георгий Тараторкин. "Я увидела это и обалдела, -- с ходу говорит ему Уланова. -- Раньше я никогда этого не знала. Когда Баланчин ставил, нас за границу не пускали. А сейчас смотрю и не верю. Я не знаю, кто это танцует, кто они такие. Но я в то время так не могла. Когда я их увидела, мне захотелось повернуться спиной и уйти. Я не была балериной".

Все рукоплещут, все потрясены. Тараторкин делится с Улановой рабочими проблемами: "А мы, вот, Галина Сергеевна, из двух должны выбрать одну". -- "Зачем?" -- "Наградить 'Золотой маской'". -- "Ах, разве в этом дело?". И великая бабуля начинает рассказывать про свою методику преподавания. Тараторкина спасает только чей-то тост за молодых.

Однако как же так Уланова никогда не видела Баланчина? Привозили ведь в 58-м и позже. Не смея обратиться с сомнениями к самой Улановой, я бегу к Гаевскому: правда ли? Правда. В 58-м, увидев Лиан Дейде не в баланчинском балете, Уланова сказала: "Грязно". И ничего дальше смотреть не стала.

Совсем не так громогласно проходит появление среди пирующих Махара Вазиева. Это нынешний заведующий балетной труппой Мариинского театра -- породистый красавец, идеальная смесь нового человека и горного аристократа. Вопрос выбора одной из двух великолепных балерин волнует его как их политичного руководителя. Представьте себе -- зрители давно разошлись, дальний свет из фойе едва проникает на темную лестницу. Пепел от сигарет летит на мраморные ступени. Вазиев держит совет с оргпредседателем "Маски" Эдуардом Бояковым. Апеллируя к авторитету Вадима Гаевского, он спрашивает, нельзя ли дать "Золотую маску" и той, и другой.

Гаевский разыгрывает олимпийское легкомыслие, предлагая в момент изменить все на свете правила. Бояков всем видом показывает, что сердцем тоже за высшее равенство в искусстве, но по уставу и технологии тайного голосования (несмотря на предшествующие ему открытые обсуждения) этого не получится. Денег премия не предусматривает, но сам сувенир... "Как вы это себе представляете? У меня всего 22 маски. Что они, пилить ее будут?" Проблема. У завбалетом тут же рождается решение. "А сколько стоит одна маска?" -- "Четыре тысячи. Но отлить не успеют, нет". В виде компромисса Бояков обещает "карнавально обыграть" момент вручения премии одной из равных, чуть не с символическим надеванием маски на соперницу (уважаемые Ульяна и Диана, пожалуйста, прорепетируйте этот момент!). "А может быть, Диане дадут, кто знает?" -- говорит подданный справедливости Вазиев. Про то, что есть еще и третья номинантка, из Москвы, не вспоминает никто.

Нет, это не мое мнение. Так сказали петербургские критики. Но как, откуда мог взяться такой жестокий и одновременно заоблачно-профессиональный вердикт?

Да, я сам видел, как в один момент она чуть покачнулась, а вслед за тем услышал, как за моей спиной тихо ойкнули зубры балета. Но это же только карманная кража на фоне гибели царств! Свет на ситуацию пролил американский балетный критик Тим Шолл, основательно изучивший питерскую культуру.

Он объяснил мне: из всех танцовщиков безупречны были Диана Вишнева и ее партнер Вячеслав Самодуров. Их хоть сейчас бери и ставь в "Нью-Йорк-сити балет", цитадель баланчинского танца. Но только их двоих, Лопаткину -- нет. В чем же дело? В замедленном темпе. Например, в балетах Петипа хореография такова, что между обязательными движениями всегда есть немного места, где танцовщик может добавить что-то от себя -- например, литературных эмоций, без чего русский балет не балет. Хореография Баланчина -- концентрат: в ней все сбито настолько плотно, что никакого места для фантазии не остается. Однако если дирижер чуть замедлит темп, как это произошло во второй части, то тут как раз и могут возникнуть эти опасные свободные моменты. Для балерины, даже такой воспитанной, как Лопаткина, это искус и дискомфорт. И вот Лопаткина в этих местах проявила себя как-то не так.

В том, что все это не выдумка, я убедился, когда узнал, что на репетиции балерина просила дирижера Александра Титова чуть прибавить темпа. Почему же это не было сделано? Ответ американского спеца был таков: "Это самая большая тайна Мариинского театра".