КоммерсантЪ / Пятница 17 февраля 1995

Глубокий вздох разочарования пронесся по залу, когда прозвучало известие о том, что сладкого блюда, которое в программах трио всегда приберегали к концу, не будет: Сергей Старостин простудил свой нежный аппарат и на концерт не прибыл, оставив публику без меланхоличного русского народного пения, переливов пастушеского рожка и незаменимого ситцево-холщево-льняного обаяния.

Со Старостиным из музыки трио исчез русский фольклорный ингредиент, всегда обеспечивавший имиджу ансамбля трогательный баланс еврейских и славянских красок. Но Аркадию Шилклоперу, игравшему на своей валторне положенную роль академического отличника, не пришлось стараться за двоих, поскольку узловые позиции jazz-folk-new world-направления были определены Михаилом Альпериным и для дуэтного варианта.

Правда, совместному выступлению предшествовали две небольшие сольные программы -- первое отделение было целиком отдано фортепиано, половина второго -- валторне. Но, хотя Альперин и Шилклопер -- блестящие инструменталисты и по отдельности, лучшая музыка рождается у них все-таки когда они играют вместе.

Как ни хорош был Аркадий Шилклопер и как ни здорово он обходился с процессором эффектов, умеющим множить реплики валторны и флюгельгорна в пространстве и во времени, полноценного композиторского высказывания у него не получилось.

У Михаила Альперина с этим дело обстояло значительно лучше -- не случайно именно его авторский стиль делает погоду и в соло, и в дуо, и в трио. Его импровизации, по большей части основательно прописанные композиторски, стоят в стороне от джазового мейнстрима, и по многим признакам джаз Альперина -- вполне камерная музыка, много позаимствовавшая из академического лексикона XX века. Тем не менее Альперин, безусловно, джазовый музыкант, и таковым его делает прежде всего сама природа его пианизма. А пианист он отличный -- мягкий, точный удар, изрядная техника, отменная координация и великолепное чувство драйва, позволяющее ему легко обходиться без помощи ритм-секции. Это же приводит и к определенным издержкам: иногда музыка теряет чисто фортепианные свойства и звучит словно фортепианное переложение композиции для более крупного состава. В сольной части программы почти не было клише так называемого "ECM-овского стиля", которого по привычке можно было бы от Альперина ожидать, зато собственных пианистических клише было несколько более, чем достаточно.

Но все временные разочарования были забыты, когда наступил черед дуэтных номеров (между которыми можно было узнать несколько старых и проверенных еще в пору становления ансамбля). Здесь-то и засверкали в полную силу те качества, которые выгодно отличают Альперина с партнерами от коллег, приверженных многочисленным течениям новой импровизационной музыки и даже серьезного интеллектуального джаза. С одной стороны, в музыке, прозвучавшей с просторной сцены зала Чайковского, содержались все положенные модные признаки "всемирного" стиля, объединяющего под знаменами экологии и близости к истокам фольклор невозможного количества народов, приметы классики и отзвуки джаза незабываемых 70-х годов. С другой же стороны, все эти компоненты не содержали и доли вышеописанного смысла. Сводила их вместе не только эффектная выверенность формы, ладная структура композиций и блеск инструментализма, но и, прежде всего, волнующая атмосфера дурдома, в котором сам Михаил Альперин, неизменно в белой пижаме, назначил себе (и виртуозно исполняет) роль тронутого самоназначенного диктатора, а Аркадий Шилклопер -- подающего надежды юного медика, радостно слушающего и подыгрывающего важному пациенту.

Наверное, это единственный дурдом, в который хотелось бы попасть каждому.