КоммерсантЪ / Пятница 03 февраля 1995

На пути московского слушателя к Вагнеру слишком много препятствий: для наших оперных сил его грандиозные создания пока еще неподъемный труд. Существуют, правда, превосходные записи, но не каждому дано их осилить. Зато с симфоническими фрагментами из опер Вагнера наверняка знаком любой слушатель -- даже тот, кому либо не приходилось слушать опер Вагнера полностью, либо он просто не отважился на это.

Нельзя сказать, что отдельные фрагменты вычленяются из тягучей, пронизанной сквозным развитием материи вагнеровских музыкальных драм так же легко, как романс Радамеса из оперы Верди "Аида". Даже такой, казалось бы, ударный номер, как "Полет валькирий" (забегая вперед, скажем, что именно он бисировался по настоятельному требованию публики), в опере представляет собой сцену с вокальными партиями, естественно переводящую к дальнейшим событиям картины: легче дело обстоит с увертюрами или антрактами. Всего же на концертной сцене давно укрепилось полтора-два десятка фрагментов, и виднейшие дирижеры мира считают своим долгом принять в их исполнении участие.

Что касается Валерия Гергиева, завоевавшего славу прежде всего именно на поприще оперы, исполнение подобной программы стало, быть может, единственным способом проявить себя в Москве хотя бы отчасти в другом жанре. В этом можно прочесть и некоторый упрек столице, которая, будучи лишена настоящей оперы, не может предложить выдающемуся оперному дирижеру ничего иного, нежели вариант "концертного исполнения". Если это так, то нельзя не признать, что упрек справедлив.

В первом отделении были исполнены увертюра к "Риенци", ранней опере, написанной не без влияния пышного французского стиля и его короля, Джакомо Мейербера, затем -- вступление к "Парсифалю", наоборот -- последнему, полному сумрачной мистики творению Вагнера. За ними последовало лирическое и красочное "Путешествие Зигфрида по Рейну" из "Гибели богов" и, наконец, стремительный антракт из "Лоэнгрина". Во второй части концерта Валерий Гергиев, не оставив публику без "Полета валькирий" (из "Валькирии"), развернул кульминацию в Траурном марше из "Гибели богов" и закончил финальной сценой из той же оперы -- единственным фрагментом неконцертного характера, зато создающим представление о поэтическо-музыкальной структуре вагнеровской сцены.

В последнем пункте программы участвовала певица Евгения Целовальник; ее ансамбль с дирижером был безупречен, хотя голосовой мощи, необходимой для исполнительницы партии Брунгильды, певице часто не хватало. Из последнего замечания читатель сможет понять, что оркестр звучал весьма громко. Разумеется, это не единственное, чего удалось добиться дирижеру от музыкантов -- во всех номерах программы исполнение отличалось четкостью вступлений; властный и энергичный жест Гергиева, управлявшего оркестром без палочки, не оставлял никаких сомнений относительно темпов, динамики и слышания формы в целом. Особые слова можно отнести к вступлению из "Парсифаля" -- здесь темпы были мистически замедлены, паузы эффектно глубоки, фразы "произнесены" ясно и выразительно. Однако в остальных пьесах оркестр звучал хотя и громко, но досадно плоско. Струнные были блеклыми и необъемными, ударные -- чересчур сухими и прямолинейными. Деревянные звучали лучше, зато медные, на которые легла основная нагрузка, -- откровенно форсированно и жестко. Целостный организм оркестра распался на отдельные группы, каждая из который старалась до седьмого пота, но -- каждая за себя. Не прибавляли оптимизма и шероховатости в переходах, когда одна группа должна плавно подхватывать мысль, начатую другой. Печальнее всего было то, что хлесткий и агрессивный тамбурмажорский метод исполнения свел на нет разницу между отдельными произведениями. Все словно подчинялось единственному принципу "Маэстро, урежьте марш!", и фрагменты, например, из "Риенци" и "Гибели богов" казались частями из одной трескучей оперы -- хотя некоторая стилистическая разница между ними все же есть. Стало уже банальным упоминать, что траурная музыка по убитому Зигфриду когда-то была официальной пьесой, сопровождавшей похороны высших чинов гитлеровской армии. Но даже для этой цели описанное исполнение не подошло бы -- оркестр напоминал роту некормленных новобранцев, изображающую в массовке мощную тевтонскую армию.

И все же нам кажется несправедливым выносить подобное суждение о "светлановском" оркестре в качестве окончательного. Не так давно этот коллектив продемонстрировал прекрасный объемный звук и сбалансированное звучание -- когда Арнольд Кац давал рахманиновскую программу. Он смог добиться от оркестра лучшего, на что способны музыканты. Гергиев беспощадно вывел нас за предел их возможностей.

С другой стороны, конечно, Вагнер -- не Рахманинов, и настоящих оркестровых традиций исполнения вагнеровской музыки у нас нет. Настоящего знания Вагнера слушателями, а значит, традиций его восприятия -- тоже. "Вагнерианство" стало достоянием интеллектуалов, но и среди них уже не селится дух причастности великому, непомерному, способному изменить дыхание эпохи гению -- как это было в России в начале нашего века. Иначе не объяснить творческих мотивов, которыми руководствовался выдающийся оперный дирижер наших дней Валерий Гергиев.