КоммерсантЪ / Среда 21 июня 1995

Несмотря на столь светлый заголовок, концерт сулил больше впечатлений людям мнительным, чем простодушным. Хрестоматийной слушательнице, заявившей с порога: "Мне все надоело, я пришла просто послушать хорошую музыку", можно было сразу ответить: как бы не так. Шуман принадлежит к тем породам, из которых извлечь хорошую музыку со временем становится все проблематичнее, и прежде всего потому, что романтическая поэтика его оттенков и настроений особенно беззащитна перед стандартизированным натиском старателей современного исполнительства. Сегодня любой, кто созывает публику на Шумана, поступает в высшей степени отважно. И лишь если ему удается чудом уловить -- неважно, в воздухе, во сне или в телефонных разговорах -- тот трепетно-чувственный импульс, без которого Шуман остается только черными нотами на белой бумаге, он празднует победу, пусть хотя бы частичную -- над филистерами и над самим собой.

"Избранником юности" сам Шуман себя не считал, так он назвал Шуберта. Алексей Гориболь с товарищами вернули титул 185-летнему юбиляру и устроили в его честь милый мальчишник -- вполне в духе Флорестана и Эвсебия (персонажей, представлявших страстную и мечтательную ипостаси самого Шумана) и их "Давидова братства". Две женщины на нем тоже присутствовали, и Шуман бы дал им имена, возможно, другие, чем просто Киарина и Эстрелла. Союз-антагонизм мужского и женского (один из лучших примеров которому -- судьба Роберта и Клары Шуманов) управлял звучанием концерта, изменчивым в границах от изысканности до лапидарности.

После первого отделения знакомые музыканты интересовались у корреспондента Ъ, попадут ли в рецензию такие школьные термины, как "аппликатура", "выученность текста", "игра в такт". Мы не будем столь резки, но, помня совет самого Шумана ("с талантами не следует быть вежливым"), скажем в двух словах, что Ксения Кнорре, исполнившая пьесы из цикла "Пестрые листки", заставила себя слушать -- зал находился в состоянии легкой подавленности. Зато исполнение "Восточных картин" (она же с Алексеем Гориболем в четыре руки) принесло минуты истинного отдохновения, какие наступают после жестокого стихийного бедствия. Маргинальный в концертной практике четырехручный жанр -- своего рода инсценировка интимного домашнего времяпрепровождения. Прелестная и незаигранная музыка, дышавшая не столько негой Востока, сколько запахами подмосковного утра, произвела впечатление свежеразрезанной новинки. Один известный композитор (его имя читатель найдет в статье ниже) был особенно тронут тем, что в шестой картине Шуман безо всякого формального повода повторил чудесную мелодию из четвертой.

Однако самым романтичным из возникавших по ходу концерта ансамблей оказался, как и следовало ожидать, дуэт Алексея Гориболя с виолончелистом Олегом Ведерниковым. При кое-каких внешних проблемах (особенно со звуком и с точностью интонации на верхнем этаже у виолончели) их внутреннее взаимослышание напоминало о Флорестане и Эвсебии. Правда, во всем, кроме чистого фортепиано, инструментализм Шумана не преодолевает условностей его эпохи -- Adagio и Allegro op. 70, а также Три пьесы op. 73 в оригинале написаны не для виолончели, а для духовых инструментов. Но и среди этого репертуара есть жемчужины, например Три романса op. 94. Гобоист Алексей Огринчук, юный, как Брамс, отрада последних лет семейства Шуманов, сыграл их изумительным legato и почти без огрехов (кроме парочки срывов на верхнем cis).

Нашла свой способ сосуществования с Алексеем Гориболем и певица Наталия Загоринская -- в диалоге с пианистом ей удавалось маневрировать от апологетического до снисходительно женского. Комизм женского присутствия на сцене был ею сломлен, и вокальный цикл "Любовь и жизнь женщины" (одна из шумановских вершин) прозвучал достойно оригинала. Что же, чувство стиля, языка и интонации все более приходит к российским певцам, и, возможно, для наших внуков этот факт уже станет чем-то само собой разумеющимся.

Призраком отца Гамлета присутствовал на концерте композитор Леонид Десятников, автор цикла "Любовь и жизнь поэта". И наоборот, гиперреально выглядел автор романа "Тридцатая любовь Марины" Владимир Сорокин -- его дежурство на подоконнике (на стульях уже и кошке не хватало места) придавало происходящему глубинный руссколитературный подтекст, из которого не выкинешь унтерпришибеевского "петь здесь не могите". Имена других присутствовавших дабидсбюндлеров и их сестер читатель найдет, если дотерпит, в субботней светской хронике (хотя и отсутствие некоторых -- как Гидон Кремер или Александр Тимофеевский -- ощущалось не менее явственно). Все сошлись на том, что безусловным лидером и душой концерта был Алексей Гориболь. И в самом деле, он проявил себя в первую очередь не как солист (открывавшая концерт Арабеска op. 18 приняла скорее некоторую позу, чем открылась в индивидуальной тонкости), но как режиссер и превосходный оратор в ансамбле, умело комбинирующий артистические и дипломатические свойства. Для Флорестана это даже чересчур, но, словно памятуя от том, что черта великих натур -- сосуществование с невозможным, Алексей Гориболь решил им последовать: он спроецировал игровую и одновременно искреннюю стихию шумановского мира на историю и текущие будни определенного богемно-политического круга, тем только подчеркнув краткость и преходящесть мига, которым мы живем.

Нельзя не увидеть в этом некоторой миссии, не похожей на те, что несли великие артисты прошлого. Обобщая (быть может, непозволительно), скажем, что представители нового поколения, прирожденные артисты, стремятся ощутить себя миссионерами, которыми движет скромность монахов, величие фанатов и обязывающее избранничество юности.