КоммерсантЪ / Четверг 19 сентября 1996

Тот факт, что Джексон вблизи страшен, двигается как кукла и говорит еле слышным противным голосом уже вызвал сильные ощущения у прессы в прошлый его приезд. Тогда знакомый по видеопродукции Джексон, живой и невероятно пластичный, вообще никак не вязался с хилым существом, которое сомнамбулой ходило по Москве. Так же сильно теперь не вязались повадки напомаженного доходяги с натуральным румянцем бойкого столичного мэра и лукавым взором бывшего начальника охраны президента. Почти нестерпимый дисбаланс всегда вызывает толки о возможных подменах. Впрочем, за несоответствием не скрывается ничего ирреального или детективного.

Он материализуется на сцене в обтекаемом вертикальном предмете (напоминает баллистическую ракету, звездолет и атрибут мужественности), застывает в призрачном свете в лапидарной выразительной позе и транслирует столько энергии, сколько может и не хватить на 50-тысячный стадион. Но, безусловно, хватит на человечество в целом. Элементы шоу и его структура претендуют на всеохватность и обращены, конечно, мирам и дольнему, и горнему, и черному, и белому, и живому и вовсе неорганическому. Что приводит эту крашеную мумию в движение, что заставляет его негнущиеся ноги отмеривать метры в знаменитой походке? Несомненно, энергия массовых коммуникаций. Компьютерных технологий. Он действительно ее любимое детище.

"Джексон мне не интересен, но интересно, как сделано шоу", -- докладывает, греясь в баре, Александр Абдулов. "Поет какую-то ерунду, но потрясающе чисто! А шоу мне абсолютно не интересно", -- признается Градский. "Никогда не забуду, как в Black & White лица одно в другое превращаются", -- посмеиваясь, рассказывает генерал Коржаков.

Перед началом сцена показалась убогой. Обещанных статуй не было. Потом из ничего возникло пространство объемное, красочное и непрерывно меняющее очертания. Маленький издали Джексон показался марионеткой, которую дергают за ниточки два больших экранных Джексона. Только они обладали лицом и его выражением. Работа операторов достойна отдельных дифирамбов.

Все шоу строится на превращениях и противопоставлениях. Живого звука и фонограммы (количество записанных инструментальных и вокальных трэков вычленить так и не удается). Старого и нового (звучат шлягеры из репертуара "Джексон файв" и новоиспеченные шедевры, видеонарезка заканчивает Thriller куском из любимого генералами Black & White). Складывается из взаимодействия видео- и сценической реальностей. Бодрого движения и вдохновенно примитивных статуарных поз. Взрослых и детей, войны и мира, определенности хитов и бесформенной массы компьютерного звука. Грубость оппозиций облекается в пластичность стихий: Майклу непременно сопутствуют ветер и огонь, которые берутся, как и полагается в хорошем шоу, неизвестно откуда (пока прибор-ветродуй не забарахлил на считанные секунды, сама работа ветрогонов и пиротехников была почти гениальной и незаметной). Сменяются символы и архетипические сюжеты. Он топает ногой -- и является столб пламени. Звучит Bad -- и приходит человек-тень. Джексон вообще большой актер. Лицо, видимое только на экранах, выражает боль, гнев, любовь, счастье или страсть. Но всегда плакатно. С определенностью ритуальной маски. Остовы архаичных афро-американских ритмов ни на секунду не позволяют заподозрить сочинителей в излишней изощренности. Мелодии приятны, инструментальны по природе и не выделяются из общего стиля звукового дизайна. Голос нежен, без приторности. Это непременная, но далеко не главная часть стильных фактурных аранжировок. Вы слышите скорее музыку-архетип, нежели патентованные выдумки. Видите архетипические жесты, а не столько личные джексоновские причуды и умения. Сам поп-певец не становится от этого хуже или лучше -- но как поп-явление приобретает черты шедевра в своем жанре. А человек это фантастической работоспособности, неопределенных пола и возраста. Лязг и блеск оружия не прибавляют мужественности, выразительности лет не помогает стояние рядом с детьми. Тридцати восьми лет от роду он любит тоталитарную атрибутику: марши, гимны, знамена, эмблемы.

Когда под песенку Earth прямо из кадров боснийской войны на сцену выезжает танк, из него выскакивает злобный солдат, натыкается на певца и опускает автомат, девочка дарит солдату цветы и тот -- на коленях -- плачет, тогда рубежи пошлости и банальности оказываются пройденными. За всеми пределами и начинается искусство массовых коммуникаций. Ведь не только имидж Джексона, а само его многострадальное тело лепится культурой, провозглашающей отсутствие границ. В которой реальны не мужчина и женщина, а технология перемены пола.

Джексон -- тело в пограничном состоянии. Текучее и нестабильное. Воплощенный процесс перемен. Принципиальны не его роли, а плотность их бесконечного потока. Майкл -- исполнение мечты. Негра -- стать белым, белого -- почернеть. Ребеночка -- повзрослеть, а взрослого -- вернуться в детство. Нам постоянно напоминают, какой он был маленький, как рос, как превращался из вампира в мессию, из красавчика в уродца. Вне ужасающих преобразований его нет. За черной маской скрывается очаровательное ничто. Постоянно проживает оно в никогда (поместье Джексона именуется Neverland). С ним живут звери и дети. Место находится под круглосуточным наблюдением охраны и давлением фанатичной толпы. Это рай и ад в едином безупречном оформлении.

Замерзшие от долгого ожидания зрители гадают, куда дели статуи -- символы тура с названием HIStory. Но вдруг слышат издевательские голоса: "Через 30 минут начнется эта история!" То же повторяется через пятнадцать минут. Потом: "Через 10 минут вы станете частью истории!" Что происходит с историей и нами за пять минут до катастрофы -- неразборчиво. Текст произносится на всех языках одновременно. Интересно, что возразить на это нечего. Нас посчитали, и машинерия шоу вписывает нас в его историю (именно этот оттенок смысла важен в названии), оставаясь совершенно безразличной к протестам и одобрениям. Трюк прост и по меньшей мере талантлив. И, конечно, Джексон не бисирует. Какие у истории могут быть бисы.