КоммерсантЪ / Суббота 17 декабря 1994

Имена Михаила Плетнева и Наталии Гутман могли бы собрать полный зал и по отдельности. Интерес к их совместному выступлению был тем более закономерен, что оба выдающихся музыканта весьма далеки друг от друга по творческой природе.

В первом отделении исполнялась Симфония-концерт для виолончели с оркестром -- последнее крупное произведение Прокофьева, созданное при ближайшем участии Мстислава Ростроповича. Впервые оно было исполнено в 1952 году, за год до смерти композитора (тот концерт вошел в историю также потому, что за дирижерским пультом единственный раз в своей жизни стоял Святослав Рихтер). Первое исполнение прошло при полном непонимании публики, однако с тех пор произведение было реабилитировано и стало одним из самым играемых в виолончельно-симфонической литературе, наряду с концертами Гайдна, Шумана и Дворжака.

Наталия Гутман исполняла свою партию наизусть: проблем сложнейшего виртуозного текста перед ней как будто не существовало. Качество звука также было на высоте, соответствующей исключительной репутации артистки. Но исполнению не хватило точности: погрешности интонирования нанесли ощутимый вред выразительности фраз; кантилена удалась значительно лучше, чем виртуозные элементы, хотя в ней порой ощущался недостаток ровности, особенно при переходах с одной струны на другую. И все же главная проблема касалась собственно музыки Прокофьева. Как-то Альфред Шнитке, размышляя о сути прокофьевского творчества, назвал его художником, отказавшимся признать трагическое главной сущностью искусства. Трагизм в немалой степени присутствует в музыке Прокофьева, однако ему присущи объективированные, эпические черты -- что мало соответствует экзистенциальной природе артистизма Наталии Гутман. Виолончелистка внесла в звучание Симфонии-концерта излишне много беспокойства и внутреннего неуюта. Эти качества всегда придавали глубину ее трактовкам Брамса, Шостаковича или того же Шнитке, но оказались диссонансом в ясном, хотя и далеком от благодушия мире Прокофьева.

А как же ансамбль Наталии Гутман с оркестром, которым дирижировал Михаил Плетнев? Если под "ансамблем" мы понимаем только необходимость совместного следования партитуре, то у него были проблемы. Если же вкладываем в это понятие нечто большее, то ансамбля не было вообще. Руководитель оркестра пребывал в своем времени и пространстве, словно старательно скрывая досаду на вынужденное соседство с исполнительницей-солисткой.

После антракта Плетнев, оставшись в роли единоличного хозяина, представил публике сюиту "Ромео и Джульетта". Как известно, Прокофьев составил для концертного исполнения три оркестровые сюиты из музыки этого балета. Плетнев предпочел выбрать из них самые популярные номера и сплотить их в одном цикле, получившемся на вкус чем-то вроде жестокого концентрата. Сюита была продумана, отрепетирована и исполнена четко, тщательно и эффектно. Не станем упрекать дирижера, не имеющего, как и его оркестр, опыта балетных спектаклей, за некоторую неуверенность в моменты резких смен темпа, часто встречающиеся внутри пьес. Будем считать, что Плетнев осуществил задуманное -- тем более, что аплодисментов на его долю выпало немало. Слушая, как бестрепетно и властно шествовал дирижер по страницам одухотворенной любовной лирики, и признавая его безусловную правоту художника, хотелось все же возразить артисту -- к примеру, словами хозяйки вишневого сада, обращенными к решительному студенту: "но надо иначе, иначе это сказать".

Творческий метод Михаила Плетнева, знакомый нам еще по его пианизму, не может не вызывать восхищения. Когда-то музыковед Леонид Гаккель, отметив безо всякого осуждения, что Моцарт в исполнении Плетнева оказывается "лишенным живой чувственности", приложил к пианисту образ Командора -- то есть покойника, вставшего на расправу с людьми, чересчур упоенными жизнью. Умертвить сопротивляющийся организм музыки, высушить ее тело по всем правилам мумификации, а затем, по всесторонне проработанному плану, снова наделить его жизнью -- но только уже искусственной, подконтрольной, неорганической. Согласимся, что для этого надо обладать незаурядным интеллектом. Плетнев решился исполнить музыкальную повесть о Ромео и Джульетте так, как если бы ее героями были зомби. Но воплощать его план пришлось живым музыкантам оркестра, и неудивительно, что их сольные фразы оказывались порой такими куцыми и механистичными.

Сегодня, кстати, читателю предоставится возможность проверить наши выводы, побывав зрителем еще одного проекта Михаила Плетнева, связанного с балетом. В Концертном зале Чайковского РНСО под его управлением будет исполнять, вместе с балетом Московского хореографического училища, феерию Чайковского "Щелкунчик". В представлении примет участие -- не следует только заранее смеяться -- Святослав Бэлза в роли чтеца. Пожелаем новому творческому союзу плодотворного взаимопонимания -- большего, чем то, которое Плетнев продемонстрировал с Наталией Гутман и Сергеем Прокофьевым.