Газета / Среда 27 октября 2004

- Николай Петрович, мои коллеги...

- (Телефонный звонок. Караченцов берет трубку.) Але! Он! Леша, привет! Зашиваюсь, не могу говорить! Режиссер кто? Уточните, пожалуйста, кто режиссер, чтоб я знал, откуда выходить, где стоять. (Пауза.) Пускай они стоят на служебном входе, и скажите, чтоб группа меня полчаса подождала. Обнимаю, пока! (Отбой.) Так о чем это мы с вами?

- Вы знаете, Николай Петрович, коллеги, которым доводилось брать у вас интервью, жалуются на вас.

- Это на что же?

- Говорят, вы даете свои интервью с пулеметной скоростью, шпарите так, что даже с вопросом трудно встрянуть.

- Это потому, что, во-первых, дел своих хватает без вас. А во-вторых, некоторые вопросы повторяются, и, честно говоря, неохота мучиться, чтобы заново формулировать, раз уж у меня есть готовый ответ на вопрос. Человек иногда только рот раскроет, а я уже знаю, что надо ответить.

- У вас только с журналистами выработались сверхбыстрые реакции или вы от природы такой энерджайзер?

- Мне как раз вчера ваша коллега сказала, что пообщалась с ребятами из театра и они ей сказали, что у меня кличка такая - Энерджайзер.

- Я не знал, честное слово.

- Так и я не знал! Ну Колясик зовут или там Петрович... А про Энерджайзера не знал.

- У вас всегда такой темперамент был?

- Да дело не в темпераменте даже, а в ритме жизни. Я же понимаю, что давать интервью входит в мою профессию. Но... (Телефонный звонок. Караченцов берет трубку.) Але! Да! У себя! Только не говори никому, что я здесь! (Отбой.)

- Неужели никогда не напрягает этот сумасшедший ритм? Вы вообще расслабляетесь?

- Да нет... Бывает, конечно, иногда желание сбежать, уединиться, закрыться. На природе вот хорошо. Но не всегда это получается, и бывает, что по несколько месяцев без выходного дня. Но я не жалуюсь ни в коем случае. И если вам кто-то скажет, что ему надоели поклонники, журналисты, съемки, главные роли в театре, - не верьте. Кокетничает, врет. Девяносто восемь процентов артистов мечтают о такой жизни. Спасибо Богу, судьбе, Захарову, театру, что я могу жить такой жизнью.

- Если завтра скажут, что можно немного отдохнуть, вас это не порадует?

- Нет, ну на один денек можно сбежать и извлечь максимум радости из этого дня. Но если это растянется на неделю, то уже на третий-четвертый день я перестану понимать, что происходит. Я как-то раз разговаривал с Евгением Павловичем Леоновым, и он пожаловался мне, что много работы, наложились одна на другую четыре картины. И тут же, подумав, сам себя опроверг. «Ты знаешь, - сказал он, - как-то раз три дня не было ни одного телефонного звонка. Я так испугался!» Это он-то, такой востребованный актер, который везде снимался... (Смотрит на телефон.) О, пока мы с вами треплемся, уже пять сообщений на телефон пришло.

- Здорово. Но я продолжу. Мне видится одна психологическая нестыковка, которую вы мне сейчас, возможно, разъясните. С одной стороны, вы всю жизнь находитесь в бешеном неостановимом движении, а с другой - всю жизнь служите в одном театре. Ведь, как правило, ничего не менять в своей жизни свойственно людям спокойным и флегматичным, а холерики, подобные вам, любят крутые повороты, любят резко менять свою судьбу.

- Здесь два вопроса, я попробую ответить на оба. Я по природе ленив. Если бы я занимался другой профессией - ну, например, был бы художником, как мой отец, - то не написал бы ни одной картины. Искал бы мольберт, холст, откладывал бы начало работы на завтра, прикидывая, что сегодня лучше сосредоточиться и полежать. Сейчас же я занимаюсь работой, которая сама находит меня. Моя задача - найти золотую середину, от какой-то работы отказаться, на что-то согласиться. Но если я уже согласился, то меня будут обзванивать и говорить: завтра у вас съемка, послезавтра запись, а во столько-то - вылет самолета. Я, конечно, сам себя закручиваю, но такие условия мне подкидывает моя жизнь, моя профессия. А что касается перехода в другой театр, то это совсем другой вопрос. Я очень люблю свой театр. Где еще вы найдете такую сильную труппу? Я никогда не хотел уйти из «Ленкома». Надо испытать что-то очень тяжелое, получить как следует по морде, чтобы решиться уйти отсюда в никуда. Не хочу сказать, что у меня все всегда было так уж безоблачно. Но сцена этого театра для меня родная, она мне нравится. Я играю сейчас в четырех спектаклях, и это немало. Это здорово.

- Но вряд ли за тридцать лет вашей работы в театре вы, пользуясь вашими словами, ни разу не получали «по морде». Такого просто не бывает.

- Получал очень много раз. Но ведь есть негласное правило в профессии. Если тебе делают замечание, значит, верят, что ты можешь что-то в себе изменить. А вот если не делают замечаний, то это опасный симптом. Поэтому то, что мы получаем, а иногда даже и незаслуженно получаем... (Телефонный звонок. Караченцов берет трубку.) Але! Он! (Пауза.) У меня нет сейчас неформальной обстановки вообще. Завтра и послезавтра спектакли играю. А опять снимать меня за кулисами, как я выхожу на сцену, вряд ли интересно. О! Вы можете снять мой проход по улице. Только проход, не спрашивать ничего. Прошел и пошел. Целую, пока! (Отбой.)

Понимаете, дело ведь в том, что лицо театра определяет лидер. В театре «Ленком» лидер - Захаров, собравший наиболее звонкую актерскую команду. Главное, что он сумел создать такую атмосферу, при которой можно радоваться успеху другого. В нашей профессии есть ведь еще такой закон: заставь себя радоваться за партнера, если у него удачно выходит роль. Как только ты в душе порадуешься его провалу, ты сам станешь хуже играть. Мы связаны на сцене. Несмотря на все шутки про «террариум единомышленников»... Еще говорят «сотрупники», а сбор труппы - Иудин день. Но ведь в обычной семье тоже не все каждый день друг другу улыбаются, а бывает, что и сковородки летают...

- Театр, что там про него ни говори, - это конвейер. Каждый день спектакль, и влияние каждодневной рутины обязательно рано или поздно дает о себе знать. Что должен делать актер, выходя каждый день на сцену, чтобы не чувствовать себя конвейерным изделием?

- Это не объяснить человеку, который будет читать это интервью. Чтобы это понять, надо поступить в Школу-студию МХАТ, потом в театр... Это все равно что попросить физика простыми словами объяснить формулу, над которой он бился многие годы. Есть закон. Я обязан играть каждый спектакль так, будто он последний в жизни. Можно себя сегодня слегка подэкономить, завтра - а послезавтра, когда захочешь сыграть в полную силу, вообще уже не получится ничего. Организм запомнит это расслабленное состояние, и, как бы я ни старался себя вздрючить, будет истерика вместо темперамента, не будет органики и легкости. Второй закон - играй каждый спектакль так, как будто он первый. Чтобы ни один зритель не почувствовал, что артисту эта роль давным-давно обрыдла и он с ненавистью напяливает на себя этот костюм, выходя на сцену. Если такое происходит, нужно тут же прекратить играть эту роль или вообще уйти из профессии, потому что в моей профессии есть еще и третий закон: я обязан влюбиться в свою роль.

- Вы часто учитесь новому?

- Стараюсь - постоянно.

- Чему вы научились за последнее время?

- (Задумывается.) Ну вот не знаю, видели ли вы меня когда-нибудь по телевизору с детьми, которые стучат степ. Это школа искусств, которую я опекаю. И они меня этому учат. Ну вместе учимся, конечно. Есть такой педагог Николай Александрович Астапов, который меня спровоцировал на это. «Учись», - сказал он мне. И мне это интересно. Как только актер решит, что он все умеет, ему надо уходить. Захаров говорит, что актер обязан каждые пять лет обновлять арсенал своих выразительных средств. Во-первых, мы все меняемся. Представьте даму шестидесяти лет, которая использует те же краски, которыми она пользовалась в 15. Это же ужас будет. Во-вторых, меняется жизнь, мир вокруг нас, а в том числе и манера актерской игры. Нельзя отстать. Поэтому надо все время что-то открывать, учиться. Каждая новая роль - это белый лист.

(Телефонный звонок. Караченцов берет трубку.) Але! Привет, родной! Ну как дела-то? Мне сейчас не очень удобно говорить. (Пауза.) Не знаю, когда буду в следующий раз в Китае, но разговоры об этом идут. Вы еще долго в Москве? Не забывайте меня, и милости прошу в «Ленком». Пока, пока! (Отбой.) Вы понимаете, я всегда стараюсь, чтобы мои герои были не похожи на тех, что я играл раньше. Другое дело, что каждая роль все равно пропускается через меня, через мои нервы.

- Подсматриваете что-то в жизни?

- Всегда. Когда я был маленьким, моя мама учила меня, что неприлично подглядывать. Вообще неприлично! Неприлично заглядывать в чужие окна и так далее. А в институте нам стали говорить: вот вы шли на лекцию, заглянули в окно и теперь расскажите-ка, какая профессия у этих людей? Как давно они живут вместе? Меня провоцировали, чтобы мой глаз уловил то, что мне нужно, потому что мой предмет изучения - это человек. И в науке, кстати, самое большое белое пятно - это человек, и вся медицина узнала только ничтожную долю того, что на самом деле есть человек.

- Часто отказываетесь от ролей в кино, если они повторяют прежние?

- Конечно. Вот пример: картина «Человек с бульвара Капуцинов». Это была моя первая совместная работа с Аллой Суриковой. Она мне сначала предложила совсем другую роль, а я отказался, сказав, что я уже такое играл. Она говорит: ну почитайте сценарий, кого бы вы там хотели сыграть? Я ей сказал про ту роль, которую в результате сыграл Табаков. Там краски для меня есть интересные, неожиданные. Но добавил: будь я на вашем месте и имей такого артиста, как Табаков, я сам бы предложил роль ему, а не себе. И еще, сказал я ей, мне бы очень хотелось сыграть Билли Кинга. Но у вас там написан совсем другой человек - человек-гора, добрый увалень, который всех одним пальцем ломает. Его должен играть актер типа Бориса Андреева, каким он был в молодости. Так что, говорю я ей, не получится у нас с вами ничего, Алла Ильинична. А через день она мне звонит: давайте будем пробоваться на Билли. (Телефонный звонок. Караченцов берет трубку.) Але! Он! Нету! Ночью! Утром! Ищите с девяти до одиннадцати! Сейчас - кошмар! Целую нежно! (Отбой.) Вы представляете, вчера поздно пришел домой после спектакля, включаю в три часа ночи автоответчик, а там сто двадцать одно сообщение! Причем телефон у меня такой, что не предусматривает такого количества и поэтому сообщает мне сначала: «У вас больше двадцати сообщений». Это как в древней Руси: все, что больше десяти тысяч, - это тьма. Начал слушать - сто двадцать одно! Ну ладно, давайте дальше спрашивайте!

- Надо кормить семью, не правда ли? Приходится иногда соглашаться на то, что не нравится?

- К счастью, пока что деньги на все купленное мною в доме заработаны только моей профессией. Бывают предложения по бизнесу, еще что-то... Отношусь с опаской. Во мне нет коммерческой жилки. Есть люди, у которых получается, а у меня - нет. Организовать фирму или производство - это не для меня.

- Но вы же азартный человек.

- Ну да... Но чем я в этом бизнесе буду заниматься?

- Этикетку с лицом можно на какую-нибудь бутылку наклеить.

- А мне предлагали. У меня выходила кассета с мои песнями, и ее назвали «Высший пилотаж» - по названию одной из песен. И мне предложили: давайте выпустим водку с таким названием. Я им говорю: вы меня неправильно поняли. «Высший пилотаж» - не в этом смысле (делает характерный «водочный» жест), а в смысле профессии. Так и не решился. Если уж соглашаться на бизнес-предложения, то только от кого-то очень близкого. А вдруг какое-то темное дело? А вдруг вляпаюсь куда-то? Но никогда ни одного творческого человека я не упрекну в таких вещах, потому что знаю, как бедно живут актеры. О себе же могу сказать одно: если завтра появится какое-то интересное предложение, да еще хоть немного связанное с искусством, то почему бы и нет?

- Актерская профессия - это то, чем вам хотелось заниматься всегда-всегда? Нон-стоп? Без перерывов?

- С того момента, как я пришел 1 сентября в Школу-студию МХАТ и до сегодняшнего дня. У меня биография-то всего в три строки. Школа, институт, «Ленком». И мне так это нра-а-авится!