Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/lifestyle/news/36109431/odna-doma

Ведомости / Вторник 18 ноября 2014

Тут все давит на психику. Особенно стены — бордовые, в сочетании с темным деревом, сами по себе уже депрессивные, они съезжаются, разъезжаются, образуя бесконечный лабиринт, из которого выбраться у главной героини, юной Гувернантки, приехавшей в загородный дом, чтобы опекать сироток, Майлза и Флору, шанса нет. Чем дальше, тем больше она становится заложницей замкнутого пространства, которое сама же создает. Идет в комнату, попадает в другую, упирается в двери, которые не открываются или, наоборот, распахиваются, предлагая ей зрелище, на которое лучше бы не смотреть, вроде непристойных игр детей в «лошадку» или бухающей в одиночестве домоправительницы миссис Грос. Ей, благопристойной дочери священника, приходится все время отводить глаза, делать вид, что она ничего не замечает, и потихоньку сходить с ума, потому что в придачу к тому, чего она видеть не хочет, есть еще то, что живому человеку слышать ни к чему. А именно голоса мисс Джессел и Петера Квинта, мертвых гувернантки и камердинера, совратителей детей и полпредов зла — и в опере Бриттена 1954 г., и в новелле Генри Джеймса, созданной за год до открытий Фрейда в области сновидений.

Одна из самых загадочных в мировой литературе историй — гениальный образец амбивалентности: являются призраки на самом деле или живут исключительно в воображении обезумевшей на сексуальной почве набожной девушки, одержимой к тому же идеей спасения вверенных ей сироток, зависит от того, как посмотреть. Режиссер берлинской постановки Клаус Гут смотрит насквозь и старается увидеть Джеймса и Бриттена в объеме, со всеми их противоречиями друг другу. У Джеймса призраков, к примеру, не видит никто, кроме героини, а у Бриттена есть реальное доказательство их существования — голоса. Режиссер мертвецов тоже не материализует, лишая публику удовольствия лицезреть американского тенора Ричарда Крофта в роли Петера Квинта и русское сопрано красавицу Анну Самуил в роли мисс Джессел. Но бесплотность делает их голоса особенно соблазнительными. Они звучат все ярче, завоевывая пространство, которое все больше тускнеет и немеет: стены мерцают, как изображение на старых пленках, а безмолвно разевающие рты детишки превращаются в большеголовых кукол, разыгрывающих пантомиму с жертвоприношением пасхального кролика.

Все сложно и путается в голове бедной Гувернантки, но не в построениях Клауса Гута и его ассистента, сценографа Кристиана Шмидта. В содружестве с двумя драматургами и британским дирижером Айвором Болтоном за пультом во главе Staatskapelle Berlin они работают как архитектурное бюро, задавшееся целью создать нечто зримое, но нематериальное: дом как состояние психики девушки. Гувернантка Эммы Белл тащит его на себе буквально: она в центре, эпицентре и, кажется, вообще не уходит со сцены. С героиней Белл все понятно — она не в себе уже в самом начале, когда оправляет кофточку, дергается и грохается в обморок от одного только вида мужчины (эпизод встречи с опекуном будет репродуцироваться в сценах с двойниками постоянно как навязчивое сновидение). Дальше только хуже: Гувернантка недвусмысленно пристает к подростку Майлзу и выглядит совсем больной, дирижируя голосом Квинта. Она окончательно прописывается в своем «ментальном» доме, когда спокойно садится во главе стола обедать напротив только что задушенного мальчика. Теперь у нее — все дома. The End. Эмма Белл, медленно тянущая ложку с супом ко рту, после того как все передушены, изгнаны и с кошмарами покончено самым радикальным образом, заставляет насладиться молчанием, как до этого — великолепным вокалом: крики, визги, борьба с голосами снаружи и внутри — все позади.

Это превращение невротички в умиротворенного монстра не только не отменяет, но и заново актуализирует вопрос, а не является ли то, что мы принимаем за «объективную» реальность, всего лишь версией в чьей-то не всегда здоровой голове. Постановка Гута, сбалансированная, уверенная, спокойная, и с партитурой работает как с очередной версией таинственной истории: здесь не просто ставят «Поворот винта» по Бриттену, но словно представляют и его — как солидного, но эксперта со своей особой точкой зрения. Отчего от работы дирижера в оркестровой яме и режиссера на сцене веет здоровой партнерской прохладой — всю «правду» о девочке, которая осталась одна дома, никто никому не навязывает.

Зрители, вызывавшие всю команду на поклоны минут 15, похоже, это оценили.

Берлин